Кир Булычев - Заповедник для академиков

— Но я же ее трогала!

— Вы трогали ее в темноте? Не зажигая света?

— Я видела — у нее глаза были открыты…

— И вы ни разу не видели вашего преследователя?

— Я слышала. Этого достаточно. Я ничего не придумываю! Да он же вазу в коридоре свалил!

— Это не вы?

— Это он, честное слово — он.

— Этот грохот и заставил меня подняться, — сказал Александрийский. — Я сидел работал — не спалось. — Он показал на бумаги, разложенные на столе под лампой. — И тут услышал страшный грохот… потом появились вы! И знаете… — Улыбка, не исчезнув с лица, вдруг стала смущенной, может быть, неверное тусклое освещение в комнате было тому виной. — Такая тишина и пустота, словно уже наступил конец света. Я его ждал чуть позже… И вдруг — грохот, топот, и влетаете вы, как летучих конников отряд. И жизнь вернулась, но не успел я обрадоваться этому, как обнаруживается, что и вы — черный посланец, дурной гонец, таким еще не так давно отрубали головы… Не сердитесь, милая Лида, сейчас я отправлюсь вместе с вами, мы поднимемся и обнаружим, что никакой Полины в вашей комнате нет, что вам все померещилось.

— Вы так говорите, будто я ребенок, а людей не убивают.

— Людей у нас убивают. И слишком много, и, боюсь, будут убивать еще больше. Но не так, Лида, а по правилам убийства. Книга убийств именуется у нас Уголовным кодексом, а сами основания для убийств — статьями.

Александрийский запахнул халат и сказал:

— Вам придется взять мои ботинки. У меня небольшая ступня. Я бы пожаловал вам шлепанцы, но для меня надевание ботинок — операция сложная и длительная: я с трудом нагибаюсь. А шлепанцы уже на ногах.

Лидочка послушно надела ботинки. Они были удобно разношены, хоть и велики. Время двигалось медленно — профессор все никак не мог завязать пояс. Лидочка смотрела на его длинные, тонкие, распухшие в суставах пальцы — как они неуверенно двигались. И она поняла, что профессор был старым и больным человеком.

— Пойдем, покажите мне сцену преступления, как говорит моя старая подруга Агата Кристи, не знакомы?

— Нет, я не слышала о такой подруге. — Зачем он говорит о каких-то подругах?

— Разумеется, мы должны были первым делом позвонить в Скотленд-Ярд, — продолжал Александрийский, направляясь наконец к двери. Халат у него был темно-вишневый, бархатный, чуть вытертый на локтях, с отложным бархатным воротником — дореволюционное создание, похожий был у Лидочкиного папы. — Но у меня в комнате нет телефона, а в Москве нет Скотленд-Ярда. Впрочем, если вы правы, мы позвоним в МУР из докторского кабинета, и с рассветом примчатся бравые милиционеры. Сколько сейчас времени?

Лидочка поглядела на свое запястье — часов не было, часы остались в комнате. Александрийский заметил это движение и сказал:

— Двадцать минут седьмого.

— Как? Уже утро? — Внутренние Лидочкины часы уверяли ее, что вокруг глубокая ночь.

— Утро больших приключений.

— Павел Андреевич, вы мне совсем не верите?

— Нет, не совсем. Вы ничего не изобрели.

— Но ошиблась?

— Возможно.

Александрийский открыл дверь, пропуская Лидочку вперед. Она услышала, как нервно и мелко он дышит. Как же он будет подниматься на второй этаж?

Лидочка замешкалась — ей не хотелось вновь оказываться в коридоре, но тут она услышала голоса — в коридоре разговаривали, — слов не разберешь, но по тону слышно было, что разговор идет относительно спокойный, без крика. И все страхи сразу испарились — Лида смело пошла вперед. Александрийский последовал за ней.

В коридоре горел свет, на ковровой красной дорожке были рассыпаны большие и маленькие осколки большой китайской вазы, что недавно стояла на высокой подставке возле зеркала. В центре этой груды черепков возвышалась дополнительным холмиком груда окурков. Почему-то Лидочка в первую очередь увидела эту гору окурков и поразилась тому, сколько их накопилось в китайской вазе и сколько лет никому не приходило в голову заглянуть внутрь.

Только после этого Лидочка увидела людей, собравшихся вокруг останков вазы. Это были президент Филиппов в ночной пижаме, совсем одетая, будто и не ложилась, Марта Крафт, а также докторша Лариса Михайловна и какая-то неизвестная Лидочке личность произвольного возраста и серого цвета, очевидно, из отдыхающих, потому что была в халате.

— Вот и она! — воскликнула Марта при виде Лидочки.

— Это вы сделали? — спросил президент. В обычной жизни его волосы были тщательно уложены поперек лысины, а сейчас он забыл о приличиях, и на голове образовалось неаккуратное воронье гнездо.

— Я в первый раз это вижу, — сказала Лидочка.

— Тогда объясните мне, почему вы здесь оказались в такое время и в таком виде?

Еще за секунду до этого Лидочка намеревалась сообщить президенту как официальному лицу про труп в ее комнате и про то, как ее преследовал убийца. Но тон президента и воронье гнездо на его голове сделали такое признание нелепым и наивным. Президент Филиппов был недостоин таких откровенных признаний. К тому же он не выносил Лидочку и не скрывал этого, так что любое признание он тут же обратил бы ей во вред.

— По той же причине, по которой вы очутились здесь в такое время и в таком виде, — сказала Лидочка. Она не хотела, чтобы ее слова звучали наглым вызовом, но именно так и вышло. Глаза президента сузились от возмущения, он приоткрыл рот, вновь закрыл его — и Александрийский, и Марта поняли, что сейчас могут последовать совершенно ненужные разоблачения, но не успели перебить Филиппова, как тот закричал так, что было, наверное, слышно в Москве.

— Это вы позвольте! — кричал Филиппов. — Это вы поглядите, в каком вы виде, и сравните с Мартой Ильиничной, которая вполне прилично одета, так что я попрошу без намеков на наши отношения: а вот вы в шесть утра выходите из мужской комнаты черт знает в чем, и совершенно не стесняетесь, и даже бьете государственные изобразительные ценности — вы не представляете, сколько это сокровище стоит, по нему Эрмитаж плакал, а мы не отдали, я вас отсюда за разврат выгоню, ясно?

— Филиппов! — умоляла его Марта, повиснув на нем, чтобы отделить его от Лидочки, к которой президент направился с целью изгнать ее из обители академиков. — Филиппов, подожди, не трогай Лиду, она совершенно ни при чем. Если она была у Александрийского, то она не разбивала вазу, а если разбивала вазу, то она не была у Александрийского.

— Не была? Не была? А это что?

Указующий перст президента уперся в пол. Все посмотрели туда и увидели, что Лидочка обута в мужские ботинки.

— Это ваши ботинки, профессор?! — с пафосом воскликнул президент Санузии, и профессор, не задумавшись, сразу признался:

— Мои. — И, сообразив, что такое признание может повредить Лидочке, продолжил: — Но заверяю вас, товарищ Филиппов, что ваши подозрения совершенно неуместны. Мое состояние, что подтвердит находящийся здесь доктор, к сожалению, совершенно исключает любое физическое напряжение. Так что присутствие Лидии в моей комнате объяснялось вполне невинными платоническими причинами.