Кир Булычев - Последние драконы

— Молодые люди, — остановил своих товарищей по несчастью капитан Фицпатрик. — Вам представляется, что если со сцены уйдет один, самый очевидный злодей, то наступят славные времена и восторжествует справедливость. О, какое это заблуждение! Подумайте, главный ли человек в этой интриге полковник Блекберри? Я сам отвечу: отнюдь не главный. Его используют супруги Уиттли. Я в этом убежден. Джулиану Уиттли надо доказать Компании, что в возможном провале похода он не виновен. Его жене требуется доказать, что ее поведение во время плавания было безупречным, а приключения ужасными! И конечно же, полковнику Блекберри важно доказать, что он вел себя безукоризненно, как настоящий лев, а не отсиживался во время боя где-то ниже лазарета.

Слушатели кивали, соглашаясь с Фицпатриком. И хоть его речь предназначалась скорее для Дороти, она поняла, что Фицпатрик повторял эту речь не единожды и что она выражает общее мнение всех узников.

— К сожалению, — продолжал Фицпатрик, — вы, Дороти, тоже плохой свидетель. И конечно же, Регина вас боится. Она понимает, что ваш рассказ о жизни в бирманской семье — неправда. Потому что вы согласились с ее лживыми утверждениями о буре в море и гибели всех остальных пассажиров шлюпки. Она лжет, а вы соглашаетесь с ложью! Зачем? Вы для нее смертельно опасны. И я почти уверен, хотя, может быть, вам горько это сознавать, что именно миссис Уиттли стоит за вашим арестом и решением полковника вас казнить. Теперь даже Пимпкин вряд ли вас спасет — налицо таинственный выстрел вашего сообщника…

— Сколько времени? — спросила Дороти, сделав вид, что не расслышала последнего слова капитана.

— Одиннадцатый час.

— Они хотят казнить нас перед обедом, чтобы потом с чистым сердцем усесться за стол.

— Два часа? Осталось два часа? — вдруг испугался артиллерийский офицер. Конечно же, его зовут Генри. Генри-артиллерист.

Капитан Фицпатрик опустился за стол. Он склонил поседевшую за последние недели голову и глядел на крышку стола, словно ждал от нее ответа…

— Нет, — сказал артиллерист, — что-то должно произойти…

Дороти взяла Алекса за руку. Рука его была прохладной и сухой. Это хорошо. Это так приятно… Его пальцы сжались, обнимая пальцы девушки. Дороти легонько потянула Алекса в сторону. К счастью, камера была низкой, но обширной. Видно, ее не всегда использовали как тюрьму, порой — как склад для ценных товаров.

Дороти отвела Алекса в угол, где было свалено слежавшееся сено.

— Вы здесь спите? — спросила она.

— Вы угадали.

Дороти села на сено.

Страх, недавно охвативший ее при виде смертельно испуганного артиллериста, куда-то исчез. Спрятался. Он, конечно, вылезет, когда за ними придут, но давайте сейчас вообразим, что нас всего-навсего посадили в тюрьму.

— Давай просто думать, — прошептала она Алексу, — что нас посадили в тюрьму и забыли о нас. И нам даже повезло, что мы оказались в одной камере. Так что, если все отвернутся, ты можешь меня поцеловать.

— Что ты говоришь…

— Тебе не нравятся мои слова?

— Подумай, Дороти, зачем мы будем притворяться… Мне уже не так страшно умереть самому, но мысль о том, что и ты попала в эту ловушку, совершенно невыносима!

— Алекс, — сказала тогда Дороти, — я давно собиралась тебя спросить: как ты ко мне относишься?

— Я люблю тебя, — сразу ответил Алекс. — Я любил тебя все эти недели, пока не знал, что с тобой, где ты, жива ли ты! Я молил Господа, чтобы он забрал мою жизнь и оставил тебя на земле. И знаешь, когда меня приговорили к смерти, я счел это ответом судьбы на мои молитвы. Да, значит, Небо согласилось оставить тебя в живых…

— Милый! — Дороти погладила его руку. — Какой ты наивный! Неужели ты не знаешь, что Небо не вступает в договоры с людьми? Это — дело дьявола.

Алекс улыбнулся.

Дороти прижалась к нему, подняла голову и поцеловала его в щеку.

И поняла, что щека молодого штурмана горячая и соленая.

— Неужели все мужчины в Польше такие странные? Зачем же плакать, если мы вместе?

— Черт побери! — взревел Фицпатрик. — Я слышал ваши слова, дети мои! Я не могу этого выносить. Слушайте меня, офицеры! Нас пятеро. Пока среди нас не было этой невинной девушки, которая имела неосторожность полюбить нашего Алекса, я готов был пойти на смерть, потому что на самом деле чувствовал вину за то, что «Глория» попала в руки к врагу. Но сейчас я изменил свое решение.

— Говорите, капитан. — Помощник Фицпатрика поднялся с кучи соломы у двери. — Я чувствую, что вы что-то придумали.

— Говорите, капитан! — воскликнул артиллерист, который был готов к любому решению, только чтобы не идти на казнь, как баран.

— Я понял, что раз мы стали жертвой заговора, то наш долг, как офицеров Его Величества, сражаться до последней возможности против врагов трона.

— И что делать? Вы только прикажите, капитан! — потребовал артиллерист.

— Мы должны попытаться дорого отдать нашу жизнь, — сказал капитан. — Когда нас будут выводить, изображайте полное равнодушие и покорность. Я полагаю, что, если нам повезет, они не будут сразу связывать нам руки, как простым преступникам. Тогда у нас будет маленькая надежда разоружить солдат, которые придут за нами, и затем тех, кто стоит у входа. Может быть, если позволит Господь, мы сможем пробиться из фактории… Как только мы вырвемся наружу, у нас появятся шансы…

— Вы предлагаете поднять бунт против Ост-Индской компании и короля Британии? — спросил помощник капитана.

— Нет, мы поднимаем восстание против мерзавцев, которые прикрывают свои грязные делишки именем короля. Среди нас есть мисс Дороти Форест, которая, я надеюсь, тоже сможет выступить королевским свидетелем…

— Я постараюсь…

— Нам нужно будет добраться до Калькутты, а еще лучше — до Лондона, чтобы мы могли дать показания на настоящем, справедливом суде. Я думаю, что мы добьемся справедливости, друзья!

Как много может сделать слово, сказанное в самый безнадежный, черный момент жизни! Только что в каземате находились несколько человек, главным занятием которых было сведение счетов с собственной жизнью, как у обитателей чумного барака.

И тут — перемена! Пятеро офицеров, готовых сражаться, как спартанцы при Фермопилах, стояли в темном каземате, и рядом с ними была отважная юная амазонка, также не страшившаяся вражеских стрел и копий.

— Моряк, — произнес капитан Фицпатрик, уже помолодевший лет на двадцать, — должен всегда размышлять. Каждый бой для моряка — это задача со многими неизвестными. Сухопутный офицер может положиться на устав, нам же устав противопоказан. Мы потерпели с вами поражение, сражаясь с корсаром, как с французским регулярным кораблем. Мы должны победить сегодня, потому что от нас не ждут бунта и нас недооценивают, так же как мы недооценивали Сюркуфа. Поэтому внезапность на нашей стороне. А значит, нас не пятеро…