Федор Чешко - На берегах тумана

Исчадие то неслось вскачь, не разбирая дороги, то пыталось ложиться, то вдруг принималось в бешенстве драть деревья и мочалить кусты. Ничего страшного в таком его поведении не было. Настораживало другое: проклятое чудовище не петляло, не металось из стороны в сторону; измученный тяжким увечьем зверь вел бы себя иначе. Конечно, порождения Мглы во многом ведут себя не так, как обычные звери, и все же...

Чем глубже в лес уводила их кровавая дорожка, тем сильнее тревожился Хон. И Торк все чаще поглядывал на своего приятеля, а потом внезапно махнул рукой — подойди, мол. Столяр подошел, и Торк отрывисто прошептал:

— Сдается мне, будто исчадие выйдет прямиком к Гуфиной землянке.

Хон кивнул — ему тоже казалось так.

Они перешли на бег. Оба десятидворца последовали их примеру, хоть, кажется, еще не понимали, в чем дело.

Все обитатели Галечной Долины знали, что ни одно из напускаемых Мглою на Мир чудовищ сроду не подходило к обиталищу Гуфы. Причиной тому наверняка было ведовство, и ведовство это никогда еще не подводило старуху. Однако же нынче творятся совершенно немыслимые дела, а потому о словечках вроде «прежде» и «никогда» лучше забыть. Гуфа может и вовсе не знать о приходе проклятых тварей. Бывает, что она по нескольку дней не вылазит из своего логова, а сидя под землей, никак нельзя увидеть дымы либо расслышать дальние пересвисты.

Надо спешить, спешить...

Потом, когда все уже кончилось, Хон признался: выбежав на Гуфину поляну, он сперва не заметил ничего, кроме деревянного столбика, вбитого поблизости от входа в жилище старой ведуньи. На столбике висел посеревший от времени череп круглорога — значит, Гуфа в землянке. И тут до столяра вдруг дошло, что землянки на поляне нет.

На поляне был снег, сквозь который пробивались верхушки сухих прошлогодних стеблей; след исчадия окровавленным шрамом вспарывал рыхлую белизну и терялся в дальних кустах... А на том месте, где раньше выпирал из земли округлый холм — крыша подземного убежища, — растопырилась черным пятном неглубокая обширная впадина.

Будто могучим ведовством привороженные, глядели воины на торчащие из ямы обломки стропил, на комковатую свежеосыпавшуюся землю... Казавшаяся незыблемой кровля рухнула, придавила собой то, чему прежде служила защитой.

Шустрый ветерок шевелил одежду стоящих, гнал в яму снежную пыль; под его неровными порывами сухо постукивал о дерево рогатый череп... Дома была старуха, дома. Под кровлей.

Хриплый недальний рев вернул им способность двигаться и соображать. Время для горя еще найдется, теперь же следует получше довершить начатое.

Гуфа, наверное, позже всех узнала о нашествии рожденных Мглою чудовищ. Накануне она долго бродила в горах — выискивала под снегом редкие травы из тех, которым мороз придает ведовские свойства. Домой ведунья прибрела уже в глубоких сумерках и, не разводя огня, даже не раздевшись, повалилась на ложе.

Проснулась она поздно. Нетопленая землянка за ночь совсем выстыла; кое-где на потолке белели пятна пушистого инея. Кряхтя и причитая, старуха выбралась из-под груды меховых покрывал. Отсыревший хворост никак не хотел гореть, но она все-таки раздула очаг и потом долго надрывно кашляла, согревая над трескучим пламенем дрожащие, скрюченные холодом пальцы.

Изморозь растаяла, повисла на стропилах прозрачными каплями. В землянке стало тепло, а вскоре и жарко, но Гуфа не почувствовала себя лучше прежнего. Отогреться-то отогрелась, зато сразу же захотелось есть, а готовой еды не было. Разве что сушеного мяса или мерзлой брюквы погрызть, так ведь нечем! Покуда же успеешь что-либо сварить, в животе все узлом завяжется. Эх-хе, ну разве бывает в жизни, чтоб хорошее за хорошим тянулось? Нет, никогда не бывает такого. Вот, небось, чтоб напасть за напастью — на это судьба горазда...

Зачерпнув горшком воды из стоящей возле входа корчаги, Гуфа торопливо сунулась в ларь со съестными припасами. Она уже успела схватить увесистый кусок мяса, как вдруг отшвырнула его и попятилась, вытирая о накидку мгновенно взмокшую ладонь.

Из ларя пахло. Чуть-чуть, едва ощутимо. Очень-очень знакомо. Так пахнут мелкие желтые цветы, которые называют Цветами-с-Вечной-Дороги. За свою долгую жизнь Гуфе не однажды приходилось отваром этих цветов избавлять безнадежно хворых стариков от ненужных мучений. Конечно же, в землянке есть и сами цветы, и приготовленное из них гибельное снадобье, но ведунья покуда не настолько обветшала умом, чтобы хранить такое вместе со съестными припасами!

Старуха пятилась, пока не уперлась спиной в укрепляющее стены лозяное плетение. Теперь, всматриваясь, она замечала, что многие вещи лежат не совсем на своих местах. Вещи трогали, в них копались — особенно усердно копались в том углу, где Гуфа хранила проклятую трубу и припасы к ней. Пока ведунья лазила по скалам, в землянку забрались недобрые гости. Кто? Вот уж про это бы догадался и глупый.

Вжавшись в стену, старуха изо всех сил стиснула пальцами виски, стараясь отогнать страх и обрести способность думать спокойно. Но страх не уходил. Ведь землянку охраняло от злых и опасных старинное, еще Гуфиной матерью наложенное заклятие — и все-таки отравители сумели войти. Неужели Истовые стали так сильны? И еще повод для страха: мать учила, что ведуну не надо читать свою собственную судьбу, зато в миг смертельной опасности он почует, откуда исходит угроза и как ее избежать. И вот теперь Гуфа безошибочно ощущала надвигающуюся погибель, но отравленная еда тут была ни при чем. Беда притаилась в трескучем пламени очага, или где-то рядом с очагом, или под ним. Надо было бежать, теперь же, бежать из жилища, которое привыкла считать безопаснейшим местом в Мире. Но просто так убежать нельзя: там, наверху, тоже страшно.

Все-таки Гуфа сумела стряхнуть оцепенение — в самый последний миг, но сумела. Сломя голову кинулась она туда, где под туго скатанными мехами прятала умеющую плеваться огнем трубу, гремучее зелье и проклятые гирьки. Меха были разворочены, но труба оказалась на месте. Старуха успела схватить нездешнее оружие и крепко притиснуть к груди. А еще она успела отвернуться, уберечь лицо, когда на месте очага взметнулся клубок грохочущего дымного пламени. Тяжелая волна обжигающей гари швырнула ведунью на стену, и лозяное плетение вдруг расселось, провалилось в неожиданную пустоту. Кровля землянки вспучилась под треск выгибающихся стропил, а потом обрушилась вниз мешаниной мерзлой земли и древесных обломков.

Старуха очнулась от боли. Ныла приваленная землей нога, остро жгло правую ладонь — жар громовой вспышки запалил подвешенную к трубе трутницу. Ладонь Гуфа отдернула, но гасить тлеющий трут не стала, лишь оттянула его как можно дальше от запального отверстьица. В два рывка удалось освободить ногу, и боль притупилась.