Дмитрий Глуховский - Будущее

Возрождается великая древность. Эра по-настоящему бессмертная, оказавшаяся моложе более поздних железных веков, которые давно проржавели и рассыпались прахом. Заразившая вирусом своей нетленной красоты все последующие цивилизации — и проявившаяся в них всех сотни поколений спустя. Гены сегодняшней Европы прошиты этим вирусом — и именно он сделал ее вечно юной. Мы все несем его в себе, мы его естественный резервуар. Это тоже из Шрейера. Умеет.

Лифты ожидают нас только на второй остановке — триста неловких ступеней, которые велики для людей, — от входа. Тут тоже почетный караул Бессмертных; возможно, среди них есть те, кто две недели бок о бок разгребал со мной Барселону — но как узнать их по Аполлонову лицу?

На мне самом маски нет. Без нее неловко, стыдно: как разглядывать бонз Партии, ее жертвователей, функционеров, ее влиятельных друзей, членов Совета. Мы видим их только в новостях — и далеко не всех; а ведь если и есть подлинные бессмертные, в чьих руках сегодня Европа, — это они.

Юнцы. Вечные юнцы.

Золотой лифт поднимается неспешно, за стеклянными дверьми сменяются ярусы: строгие холлы для построений, лабиринты для игр, амфитеатры на берегу Эгейского моря. Храмы Аполлона на скалах и храмы Афродиты в зеленых лесах — как дань эстетике, разумеется, потому что бессмертные не нуждаются в богах. Тайные купальни, Парфенон, увеличенный в трижды, возвращенный из небытия Колосс, и бессчетные залы — для собраний, для слушания симфонической музыки, для просмотра видео; оливковые рощи под ласковым солнцем; бассейны с живыми дельфинами; гимназиумы; музеи; а где-то за всем этим на каждом из двух тысяч ярусов — кабинеты, приемные, комнаты для конференций; и кто знает, что там еще. Где-то на самом верху расположен Великий Наос, циклопических размеров зал, где проходят сами съезды.

Шрейер назначил мне встречу в пиршественных комнатах на ярус ниже Наоса. При входе Бессмертные сличают приглашения гостей с базой данных.

Ну вот оно.

Жду, что мне заломят руки и отведут в пыточную где-нибудь под бассейном с дельфинами или вздернут на оливковом дереве — но мне кивают и пропускают внутрь.

Следует разуться. Под ногами — мягчайшие ковры с живым рисунком, на стенах — изображения обнаженных атлетов. За окнами — скалистые берега, будто птичьими гнездами покрытые округлыми белыми мазанками, и пыльная летняя зелень, и сонное море, крашенное в лазурь. Увешанные лимонами ветви гладят стекла.

Шрейера я нахожу в глубине помещения, у столов с яствами.

Сенатор окружен ухоженными молодыми людьми в цветастых хитонах с затейливым рисунком; об руку с ним — Эллен, волосы забраны на затылок, одета в простое белое, по щиколотки, но ткань скреплена небрежно, и в прореху выглядывает из тени ее нарочито-уязвимый бок, ниже выступает бедро — полированная медь.

Эллен скучает, Эрих увлечен. Но он замечает меня сразу — а она игнорирует. Когда я приближаюсь к ним, она отходит в сторону; ему на это плевать.

— Правда, Эрих, ну что ты все время таскаешь за собой эту клячу? — не дождавшись даже, пока Эллен окажется вне досягаемости, треплет Шрейера по плечу кудрявый Пан.

— Она моя жена, Филипп, — разводит руками Шрейер.

— Жена! Ты, наверное, последний человек в Партии, который до сих пор всегда спит с одной и той же бабой! — качает головой озорной Филипп.

— Я стар и сентиментален, — шутит Шрейер. — Ян! Наконец и ты. Господа, это Ян, мой молодой и подающий большие надежды друг.

— О! Наслышан, — улыбается мне породистый красавец с буйной гривой. — Наконец-то свежие лица! Вы не представляете, как это утомительно — на протяжение двухсот лет созерцать на съездах одни и те же физиономии! Я, наверное, смогу всех членов партии назвать по именам, да что там — сказать, кто с кем спал и в каком веке!

— Я знал, что ты тоскуешь по свежей крови! — смеется Шрейер. — Кровосос! Это Максимилиан, он в совете директоров «Клауд Констракшн», это они застроили половину континента и рвутся застроить вторую...

— Если вы прекратите ставить нам палки в колеса! — хохочет Максимилиан.

— Разумеется, я в курсе, — киваю я.

— А это Рик, — продолжает Шрейер, указывая на благородного героя, только что сбросившего доспехи гоплита и не успевшего побриться. — Поздоровайся, Рик! Рик у нас отвечает за связи с правительством в «ТермоАтомике»...

— Так в «ТермоАтомике» или у нас? — улыбаюсь я Рику.

— Да ты весельчак! — подмигивает мне Рик. Эллен смотрит в окно; в экран.

— Пойду поздороваюсь с вашей супругой, — сообщаю я Шрейеру.

— Бросьте! — отмахивается Рик. — Какой интерес?

— Эрих, клянусь, люди у тебя за спиной уже шепчутся... — поддерживает Максимилиан. — Женатый... Может, детей еще заведешь?

— Послушай, старик, но ты же держишь дома кошку? — смеется Шрейер.

— Мне, кстати, пришлось ее стерилизовать — столько было вони, воплей и шерсти, караул! Зато теперь у нас полная гармония.

— Я подумываю сделать со своей то же самое, — ослепительно улыбается Шрейер. — Но выбрасывать? Это жестоко!

— Позвольте, — кланяюсь я им. — Я все же поздороваюсь. Мне-то она женой не приходится.

Я подбираю на столе два бокала с вином и подхожу к Эллен.

— Начинаю вас понимать.

— Не думаю. — Она не оборачивается.

Пытаюсь сообразить, что сказать еще; Эллен и не думает мне помогать. В зале превосходная акустика: все, о чем беседует сейчас Шрейер со своими друзьями, ей отсюда слышно. И мне кажется, что подслушивать такое ей приходится не впервые.

— Говорят, сенатор Шрейер — последний женатый человек в Партии, — тяну я. — Наверное, это все же чего-то да стоит.

— Вы имеете в виду — чего это стоит мне?

Шрейер машет мне рукой — мол, хватит там, иди к нам, тут весело!

— Простите, что не отвечал вам, — говорю я. — У меня было трудное время.

— Представляю. А я вот не знаю, как со скукой бороться. Тоже беда.

— Смените обстановку, — предлагаю я. — Съездите куда-нибудь, развейтесь. В Россию.

— Что вы, — ровно произносит она, так и не поворачиваясь ко мне. — У меня поводка дальше трех метров не хватит.

Что тут сказать еще? Я кланяюсь ее восхитительному затылку и возвращаюсь к Шрейеру и его друзьям с двумя наполненными бокалами.

— Вижу, тебе она сегодня тоже не благоволит, — добродушно потешается надо мной Шрейер. — Гормональная буря! Всем в укрытие! Видишь, что бывает с людьми, которые отказываются принимать таблетки безмятежности? Рано или поздно их приходится переводить на успокоительное.

— Вы умеете убеждать, — улыбаюсь ему я.

— Ян! Ну что за «вы»? Мы же договаривались... — Он глядит на меня укоризненно. — Давай пройдемся. Простите нас, ребята... — И, забросив Эллен, мы плывем по бесконечной анфиладе комнат, как бы расположенных по одной стене некого несуществующего дворца в несуществующей Древней Греции. — «Клауд» требует смягчить меры по ограничению рождаемости, можешь вообразить? Говорят, для текущей популяции вопрос жилья решен, им некуда развиваться! И все клянчат, клянчат...