Сергей Павлов - ЛУННАЯ РАДУГА

После придирчивого медосмотра предложенных Нортоном кандидатов я с тяжелым сердцем утвердил всех. Да, люди устали… Это были железные парни

— Нортон, надо отдать ему должное, отлично знал своих людей — но и металл устает. Я тоже устал. Я чувствовал неодолимую усталость от постоянных тревог. Каково же им, отчаянным труженикам Внеземелья?… Но десантники, которым не довелось войти в число «двенадцати апостолов» (как теперь с легкой руки обиженного Яна стали называть группу «Титания»), штурмом брали мой кабинет. Каждый из них смотрел орлом, бодрился — грудь колесом — и требовал объяснений. Артель «мельников» даже пыталась воздействовать на меня «по знакомству». Я не знал, возмущаться мне или смеяться. Кстати, двое из этой компании — Бугримов и Степченко — в предварительном списке Нортона значились. Я утвердил и того и другого, хотя меня беспокоил полученный Степченко на Обероне ушиб кисти левой руки. Разумеется, я утвердил его не потому, что был намерен укомплектовать «апостолов» Фомой неверующим, — просто десантник выглядел свежее остальных, поскольку до высадки на Умбриэль я запрещал ему участвовать в десантных операциях. Исключи я его и теперь — он до конца жизни считал бы меня своим личным врагом… Но дело не в этом. Гораздо важнее было то, что Степченко оказался одним из звеньев психологической цепочки в группе. За него стал горой Бугримов. Вплоть до самоотвода собственной кандидатуры. За Бугримова горой стал Рэнд Палмер и тоще вплоть до самоотвода. За Рэнда… — ну и так далее. Нортон, не вмешиваясь в эту сцену ни жестом, ни словом, тяжело смотрел на меня немигающим взглядом. Ни дать ни взять круговая порука. «Ну что ж, — подумалось мне, — группа демонстрирует свою сплоченность — чем плохо?…»

— Ладно, — шутливым тоном сказал я возбужденным «апостолам», — поберегите энергию для броска на Титанию. Утверждаю всех, и Христос с вами!

Я покосился на командира десантников: что-то неприятно изменилось в выражении его лица. Он тихо бросил подчиненным:

— По местам!

В моем кабинете произошло какое-то организованное движение, десантников словно ветром сдуло, — мы с Нортоном остались наедине.

Вручая Нортону согласованный список, я еще раз напомнил ему, что люди слишком устали, и не только физически, командиру следует это учесть.

— Особенную тревогу, — добавил я, внимательно глядя Нортону в глаза,

— почему-то внушает мне Рэнд Палмер. Как вы думаете, мы не ошиблись, включив его в группу?

Нортон взгляда не отвел.

— Палмер — один из самых надежных в группе, и вы это знаете, — веско ответил он. И добавил без тени смущения: — Ваш вопрос, извините меня, дурно пахнет.

Я даме слегка растерялся. Он повернулся и вышел. Я проводил взглядом его ладную, вкрадчиво-гибкую, как у пантеры, фигуру. В моем сознании смутно забрезжил крохотный огонек какого-то интуитивного предощущения, которое обещало оформиться в мысль. Но не оформилось. По отношению к Нортону я испытывал одновременно странное любопытство и не менее странную неприязнь и, вероятно, поэтому не мог позволить себе ничего похожего на предвзятость…

Десант на Титанию, как я и опасался, стоил нам дорого. Во время бурения с отбором извлеченных из скважин проб ударил фонтан сжиженного газа. Пытаясь спасти буровое оборудование, Рэнд Палмер поднял грузовой катер, выдвинул манипуляторы и атаковал фонтан. Маневрировать на тяжелой машине возле взбесившегося ледяного грифона было очень не просто. В конце концов катер сильно обледенел, потерял управление, врезался в кессонный отсек жилого бункера. Бункер мгновенно разгерметизировался, но, к счастью, в этот момент никого в нем не было. Катастрофу видели выскочившие из-под фонтана Бугримов и Степченко. Катер беспомощно застрял в раздавленном кессоне — на боку, чуть кверху днищем… Бугримов опомнился первым — двумя прыжками преодолел расстояние до места катастрофы (сила тяжести на лунах Урана невелика) и, взобравшись на катер, попытался открыть донный люк. Не вышло. Рэнд на вызов не отвечал. Правда, ничего особенного с ним не случилось — его слегка оглушило. Но Бугримов этого не знал. Подоспевший Степченко увидел, как его напарник яростно продирается к верхнебоковому люку сквозь обломки кессона. Нечеловеческим усилием отогнув в сторону рваный лист металла, Бугримов расчистил себе доступ к люку. Степченко заметил, что массивная туша катера тронулась с места и начинает медленно оседать кормой. Предупредительный возглас товарища Бугримов принять к сведению не успел, тем более что уже вскарабкался в открытый люк по пояс. Его просто разрезало бы пополам, да, спасибо, друг не растерялся. Трезво оценив обстановку, Степченко подставил под оседающую махину единственный рычаг, который был в его распоряжении в эти секунды, — собственное тело. Его расчет себя оправдал — удалось затормозить кормовое скольжение катера на несколько важных для Бугримова мгновений. Жизнь ценою жизни… Бугримов и пришедший в себя Палмер подняли вдавленного в ледяную кашу товарища.

Пока его доставили на борт корабля, пока извлекли из скафандра и уложили на операционный стол-агрегат, наступила клиническая смерть. Реанимация прошла удачно, однако состояние тяжелораненого было критическим. Чудовищное повреждение грудной клетки (к счастью, правостороннее), перелом позвоночника… Да что говорить, это был самый отчаянный случай в моей медицинской практике. До сих пор не понимаю, как мне удалось сохранить пострадавшему жизнь. Впрочем, это не только моя заслуга. Одна из женщин — инженер дальней связи — имела смежную профессию хирургического ассистента, как имеют те или иные смежные профессии почти все члены экипажа современного рейдера. Ассистировала она безупречно. Мне нравилось ее имя — Инга…

Время на пути к Земле, понятно, было насыщено для меня совсем иными тревогами, чем на пути к Урану. Состояние Степченко улучшалось медленно. В условиях хирургического стационара этот случай, пожалуй, не имел бы права именоваться «особо тяжелым», но в специфических условиях полета… Словом, несмотря на принятые меры всесторонней биозащиты, после перегрузок стартового разгона борьбу за жизнь раненого надо было начинать, по существу, сначала.

Поглощенный медицинскими заботами, я, естественно, слабо реагировал на все остальное. Никаких особенных эмоций я не испытал, когда мне было официально объявлено, что рапорт, поданный мною «на самого себя», командный совет наконец рассмотрел. Утвержденное советом резюме гласило: «Явное противоречие между фактическим материалом и предложенной в рапорте информацией не позволяет…» Дальше я не читал. Не позволяет — и ладно. И превосходно. Главное — никаких «обязать». Мое время ценили.