Артем Белоглазов - Ехал Грека

Когда Егор опрокинул психа на капот, тот как заведенный повторял: «Каждое из поколений твоих… мучительнее, чем я теперь… Иуда… Предатель!» И улыбался, сволочь. Вне себя от ярости, Егор швырнул мерзавца на асфальт. Зацепив боковое зеркало, псих оторвал его и растянулся под колесами соседней машины. Взвыла сигнализация.

Если б не это, Егор продолжал бы пинать лежачего: помутившийся от ненависти взор заслонил дебильный второгодник Юрась, который давным-давно чуть не утопил третьеклассника Егорку Климова от нечего делать. Сальная улыбка Юрася, его пришептывающий голос намертво отпечатались в памяти. Вломив гаду напоследок, Егор быстрым шагом двинулся прочь.

– Проклятье твоему черному роду! Мстили и до двенадцатого колена мстить будем. Слышишь, до двенадцатого!

Чокнутый улюлюкал вслед.

Красный, всклокоченный ото сна Грека орал и топал ногами. Люстра под потолком качалась, звеня подвесками; скрипели половицы. Егору было плевать, он думал об одном: жив, жив! Пока и еще жив, и это главное.

– Что ж ты врал, падла! Говорил, завтра, а они сегодня!

Шрам у виска Греки побагровел, глаза превратились в щелочки; серьга прыгала в ухе взбесившимся маятником.

– Я не врал. – Егор пожал плечами. – Не знаю, почему сегодня. Вальдемар сказал, завтра ночью.

– Твою гребаную мать, я знаю – почему! Какого хера ты расплатился сном?! Зачем?

– Ты сам захотел, – буркнул Егор.

Грека, уже собиравшийся крыть тройным загибом направо и налево, поперхнулся ругательством. Набычился. Крылья горбатого носа широко раздувались, в углу рта пузырилась кровавая ниточка слюны.

– Бессонница у меня, – сказал он. – Понял? Поживи с мое… – ожесточенно поскреб в затылке. – Взялся, ешкин кот, на больную голову! Егор – из-за леса, из-за гор. Уродоваться из-за тебя.

По комнате гулял сквозняк; в углу разбитого окна скалилась луна, поблескивали осколки в раме. Ни тумана, ни синих болотных огней, ни всадников. Лягушачий хор сменился привычным цвирканьем. На окраине деревни, ближе к лесу, заходились лаем собаки.

– Угодили, вишь, в переплет. – Грека придержал люстру. Свекольный румянец на его щеках постепенно исчезал. – Вовремя я. А эти, видал? Насилу оторвались.

Егор ощупал языком зубы. Зубы болели, как от хорошей затрещины. Когда ударился, обо что? Или ударили?

– Весла жаль. – Грека досадливо скривился. – Течение там, камни. Не напасешься весел-то. Ладно, посмотрим, кто кого прижучит. Ты ложись, нечего шастать. Окно вон подушкой заткни, чтоб не дуло. Не бойся, до завтра не явятся. Спокойной, значит, ночи. – На пороге задержался, хмуро бросил: – Дужку приладь. Я на этой кровати мальцом спал, а ты – ломаешь.

Егор отрешенно взглянул на металлическую дужку в своих руках, положил на пол. Казалось, металл изъела ржа: пятна засохшей крови сплетались грубым узором. Порез на ладони саднил, не давая забыть пережитый ужас. Возле подоконника блестело стеклянное крошево. Присев на смятую постель, Егор зажмурился, спрятал лицо в ладонях и сидел так бездумно и неподвижно, отходя от кошмара.

Звон лопнувшего стекла переполошил весь дом. Первым на шум прибежал Грека, за ним – парень, кидавший навоз, и лысый мужик с топором. Что случилось позже, Егор не помнил, разве что урывками.

Крик. Жуткий, отчаянный. Это он кричит, Егор Климов, разрывая ледяную удавку страха на горле, разрывая мертвую тишину и собственные легкие. Бледный, сосредоточенный Грека жестом отсылает мужчин прочь из комнаты. Огромные косматые тени всадников мчатся по крышам домов…

Темнота, спасительная, мягкая; немая. Баюкает, наваливаясь, дрема. Пахнет рыбой. Вдруг – треск, скрежет… Егор лежит на мокром и скользком. Вверху среди стада туч бродит месяц, заливая блеклым светом речную гладь. Зябко. Сырой ветер забирается под воротник, вынуждая кутаться в клеенчатый рыбацкий балахон. Лодку влечет течением, но уже не крутит и не болтает; обломки весел зря вспенивают воду. Егор елозит ботинками по груде рыбы, приподнимается, опираясь на локти. На корме, спиной к Егору, широко расставив ноги, стоит человек в плаще и наполеоновских размеров шляпе. Он жарко, трудно дышит и громко сморкается. Затем, приложив козырьком руку ко лбу, всматривается в еле различимую полоску берега на горизонте. Полы брезентового плаща треплет ветер, и они раздуваются двумя маленькими парусами.

Егор кашляет в кулак, сплевывая прилипшую к губам чешую.

– Оклемался?

Звонок в прихожей верещал, словно соседский кот, которому отдавили хвост.

Вздрогнув, Егор вскочил с дивана. Невпопад затрезвонившему будильнику были обещаны все кары небесные и земные. Почему-то спросонья Егор решил: звонит будильник.

Но звонили в дверь. Бесцеремонно, назойливо; в двенадцатом часу ночи. Предлагая немедленно открыть или распрощаться с мыслью об отдыхе.

После уверений психа о мести, безжалостной и неотвратимой, подобные действия граничили с безумием. Ответ мог быть лишь один. Не открывать. Вопреки здравому смыслу подстрекаемый губительным любопытством, Егор на цыпочках прокрался в прихожую. Выждав минуту, прильнул к глазку. Мужчина на лестничной клетке методично давил на кнопку. Он был высок, худощав и слегка небрит; аккуратно зачесанные назад волосы собраны на затылке резинкой, из кармана пиджака выглядывал уголок носового платка. Опрятный вид и строгий деловой костюм гостя внушали надежду: вероятно, ошибся квартирой.

Будто уловив, что за ним наблюдают, мужчина прекратил терзать кнопку и внимательно посмотрел на дверь. Егор обомлел. Сразу почуяв в облике незнакомца что-то не то, он теперь понял, что именно. Человек был вылитый он.

– Откроешь ты наконец? – спросил двойник. И постучал по глазку костяшками пальцев.

От спиртного гость отказался. «А я, пожалуй, тяпну, – сказал Егор. – Сто пятьдесят. Чтоб мозги прочистить». «Тяпни», – разрешил визитер, скребя щетину на подбородке.

На плите пыхтел чайник. Егор вспомнил, что ничего не ел и не пил, и сейчас, торопливо нарезая сыр и колбасу, косился на замершего в неудобной позе двойника. От чая и бутербродов гость отказался тоже.

– Браславский. Вальдемар, – представился он, перешагнув порог. Руки не подал.

Не снимая обуви, прошел на кухню.

– Давай без ахов и охов. Я – не ты. Просто мы удивительно схожи. Поэтому у тебя, вернее, у меня – но в нашем конкретном случае все-таки у тебя – возникли проблемы.

– С лестницы давно не спускали? – поинтересовался Егор.

Гость хмыкнул.

– Меня вообще не спускали с лестницы. И знаешь, я бы не советовал.

– Говори. Лучше без предисловий.

– С юродивым общался?