Юрий Никитин - Империя Зла

– Берите ниже, – подсказал Волков. – Еще ниже...

Он суетился рядом, даже пробовал пальцем надавить на край трубы, пригнуть, словно шестеренки уже и не шестеренки. Олейник покрутил винт, стволы поползли вниз, вот и чахлая трава, шаг вправо, шаг влево... ага, вот они!

Фигуры командос проступили с пугающей четкостью. Он видел по их лицам, что все вскормлены не только на лучшем молоке, но и на сливках, сметане, напитанными витаминами, мускулатура накачана не на строительстве генеральских дач, а на тренажерах в полтыщи баксов штука. Умываются лосьонами, шампунями, а если нет солнца, то загорают под искусственным, заботятся, стервы, о здоровом цвете кожи. Сволочи. Сытые твари.

Остановились на краю рощи, оглядываются по сторонам, осматриваются. На лицах хозяйскость, с которой уже прикидывают за сколько перепродать, а местное население то ли перепороть на конюшне, то ли на плантации всех...

Он подкрутил окуляр доотказа. Группа десантников приблизилась, разрослась, и чтобы увидеть всю группу, приходилось двигать трубой из стороны в сторону. Крупным планом появился огромный рыжий малый, уже развалился под деревом по-хозяйски, челюсть как у коня, зубы огромные – лошадиные, явно же чистит дорогим пепсодентом, что каждый день в рекламе, а если и появится дырка, то стоматологи тут же заделают намертво, без боли, без неудобств, даже бесплатно, ибо платит военное ведомство...

Рядом с рыжим, небрежно привалившись плечом к дереву, такой же огромный негр мерно двигает челюстями. В правой такой огромный бигмак, что Олейник невольно сглотнул. Кадык дернулся, голодная слюна прошла по горлу, а в желудке запекло сильнее. В левой руке негра бутылка из темного стекла, Олейник подкрутил еще, не понимая даже зачем, этикетка стала крупнее, марку не рассмотрел, но по рисунку ощутил, что за такую бутылку ему пришлось бы выложить два-три месячных оклада.

Жена пилит, что три месяца без жалованья, сами кое-как перебьются, хоть на сухарях, но ребенок ходит в школу! Без школьных завтраков в голодные обмороки падает, обувка такая, что видно как младшие пальцы отдают честь старшему.

Но все же как-то пока терпят, пробовал он заикаться, на что она с усталым раздражением кричала, что его беда в том, что он – как все, никогда ничем не выделялся, по нему можно прогнозировать кто станет президентом хоть через пять лет, какие книги прочтут, какие песни будут слушать.

Это было самое больное место, потому что еще со школьной скамьи каждый мечтает быть единственным и неповторимым, кому-то еще и удается, а вот он всегда поступал «как все», а когда вроде бы ему удавалось выкинуть что-то из ряда вон, потом оказывалось, что так поступает абсолютное большинство...

Он читал в газете, что французы заявили протест американцам за то, что те для своих баз во Франции начали импортировать молоко из Голландии, там молоко жирности шесть с половиной, а во Франции только шесть... Он ощутил, как сразу разболелась язва желудка. Жгло как железом от одного тоскливого осознания, что и трехпроцентного, как в Москве, здесь не видят, а полуторное, что в Москве сошло бы разве что за подкрашенную воду...

– В ружье, – скомандовал Олейник с тихой яростью. – Они перешли нашу границу.

Волков пискнул:

– Просто деревья на нашей стороне гуще...

– Ну и что?

– Тень, прохлада...

– Разговорчики! – рявкнул Олейник. – Поднять роту по тревоге!

С примкнутыми штыками солдаты тащились за Олейниковым и Волковым, вяло поругивались. Граница есть, о ней знают, но кто ее принимает всерьез, когда и это разделение республик все еще кажется, чей-то нелепой шуткой, когда вот-вот все рассмеются и скажут: вы что не поняли? Мы ж просто шутили!

Через эту границу солдаты ходят в соседние поселки в магазинчики, заводят подружек, да и местные жители подрабатывают на базе. Хоть русские и победнее американцев, но все-таки богаче крымчан и всей Хохляндии.

Местные власти не препятствовали таким нарушениям границы, пусть чертовы москали оставляют свои деньги в карманах арийцев-украинцев, все-таки какой-то вред кацапам.

Маршевым шагом подошли к роще. Коммандос сидели на опушке с этой стороны, разлеглись в тени, ноги выставили на солнышко, все одетые так, что и по Тверской пройти бы не стыдно, сытые и здоровенные, красномордые, довольные.

Завидев приближающихся русских, приветственно заорали. Олейник видел во вскинутых руках бутылки пепси-колы, некоторые указывали на бутылки джина и виски, на одну рюмку которого ему пришлось бы потратить месячное жалование...

Ветер донес устойчивый аромат дорогого одеколона, словно десантники пользовались одной маркой. Может и пользовались, ведь командование закупает для армии только самое лучшее. Еще Олейник до жжения в желудке ощутил запах здоровья, богатства, непоколебимой уверенности хозяев жизни.

Они лежали в небрежных позах, сытые и веселые, на каждом столько навешано, что у Олейника заныли зубы от зависти. Огромный толстогубый негр равномерно жует исполинский гамбургер, Олейник рассмотрел нежнейшее мясо. Он только однажды видел такое, когда был в Москве и случайно забрел в валютный магазин, а зелень из гамбургера торчит такая сочная, будто только что нарвали на королевском огороде.

Негр жевал равнодушно, привычно, в другой лапе бутыль, явно не кока-кола, похоже на вино, опять же такое, что ему отдать два месячных жалованья за одну бутылку.

Другие лежали и сидели такие же небрежные, хозяйские, ибо из Америки, которая призвана править миром, которая уже правит миром, и вот уже топчут землю самого трудного врага, брызгают на ее кусты, а вон сержант Гарри трудится в сторонке, пыхтит, такую кучу навалил, что русским не перепрыгнуть, и еще валит...

Отдельно под деревом сидели двое в мундирах офицеров. Одному лет под сорок, явно старший, второму нет и тридцати. Оба поджарые, с сухими тренированными телами мужчин, которые ежедневно взвешиваются сами и взвешивают на весах каждую морковку, прежде чем опустить на тарелку.

Под их деревом лежала только одна толстая бутылка, из прозрачного пластика, с остатками кока-колы, зато везде под кустами на истоптанной зелени яркими цветными праздничными пятнами выделялись причудливые банки, с яркими наклейками, бутылки с барельефными надписями, уже пустые, но так это по-барски пустые: с остатками темной жидкости в бутылках, и толстым слоем печенки на стенках и дне. Когда удавалось купить на жалкое жалование русского офицера что-нибудь импортное, в таких вот красивых баночках, то берегли как зеницу ока до праздников, потом расходовали бережно, намазывая тончайшим слоем на бутерброды из скибок хлеба в два пальца толщиной, а потом жена отмывала импортные баночки до хрустального блеска, ставила на видное место, используя то по соль, то под рис или гречку, если позволяла емкость.