Айзек Азимов - Позитронный человек

Но непрекращающееся давление и не очень деликатный намек на то, что несколько драгоценных минут Харли Смайт-

Робертсона, потраченных на общение с Эндрю, спасут «Ю. С. Роботс энд Мекэникл Мен» от новой, мучительной тяжбы за гражданские права роботов, принесли свои плоды. И вот в один из ласковых весенних дней Эндрю и Пол вместе пересекли почти всю страну ради того, чтобы достигнуть обширного, растянувшегося на многие мили комплекса строений, штаб-квартиры гигантской компании по роботехнике.

Харли Смайт-Робертсон, потомок обеих семей, основавших «Ю. С. Роботс», декларировал свое происхождение присвоением двойной, через дефис, фамилии. Завидев Эндрю, он заметно помрачнел. Он был близок к пенсионному возрасту и большую часть своего пребывания на посту президента компании посвятил полемике против предоставления прав роботам. Смайт-Робертсон был тощий как скелет мужчина с редкими седыми волосами, зачесанными на макушку. На его лице не было ни следа макияжа. Во время беседы он иногда метал в Эндрю взгляды, исполненные плохо скрытой враждебности.

— И какие новые неприятности вы собираетесь устроить нам, явившись сюда? — сказал Смайт-Робертсон.

— Поверьте, сэр, никогда в мои намерения не входило доставлять вашей компании какие-либо неприятности. Никогда.

— Однако доставляли. И постоянно.

— Единственно, чего я добивался, — это получить от вас то, на что, как я понимал, я имел право.

Реакция Смайт-Робертсона на слова « имел право » была такой, будто ему дали пощечину.

— Сколь необычное явление — слышать робота, говорящего о своих правах!

— Но, мистер Смайт-Робертсон, это и очень необычный робот, — сказал Пол.

— Необычный, — кислым тоном повторил Смайт-Робертсон. — Да уж точно, необычный.

— Сэр, больше века назад я узнал от Мервина Менски, бывшего тогда главным робопсихологом компании, что математические расчеты позитронных систем были настолько сложными, что позволяли получать лишь приблизительные выводы и что поэтому границы моих возможностей нельзя было предсказать в полной мере.

— Вы говорите, что это было больше века назад, — сказал Смайт-Робертсон и после минуты колебаний добавил: — Сэр . Но сегодня ситуация коренным образом изменилась. Наши роботы создаются с предельной точностью и обучаются только тем навыкам, которые необходимы им в их работе. Мы исключили малейшую непредсказуемость в их натурах.

— Да, — сказал Пол, — я это заметил. И в результате мой секретарь нуждается в том, чтобы его водили за ручку, стоит хоть немного отойти от вложенной в него программы. В искусстве роботехники это не представляется мне шагом вперед.

— А я думаю, вам еще меньше понравилось бы, если бы ваш секретарь стал импровизировать, — возразил Смайт-Робертсон.

— Импровизировать? — сказал Пол. — Думать — вот что мне надо от него. Мне нужен секретарь, который обладал бы достаточным интеллектом, чтобы справляться с простыми вещами, порученными ему. Роботы планировались как разумные существа, не так ли? А вы, по-моему, вернулись к весьма ограниченному понятию разумности.

Смайт-Робертсон заерзал на своем стуле, зло посмотрел на Пола, но ничего не сказал.

Эндрю спросил:

— Это правда, сэр, что вы больше не производите таких же гибких и способных приспосабливаться роботов, как, скажем, я?

— Правда. Мы так давно отказались от производства сложных систем, что я затрудняюсь сказать, когда это случилось. Возможно, еще во времена Менски. Это произошло задолго до моего рождения, а я, как видите, уже далеко не юноша.

— Ия тоже, — сказал Эндрю. — Работая над своей книгой — вам, я думаю, известно, что я написал книгу о роботехнике и роботах, — я понял, что я самый старый из всех активно действующих роботов.

— Верно, — согласился Смайт-Робертсон, — и не только на сегодняшний день. Вы всегда были практически самым старым, и таковым останетесь. Достигнув двадцати пяти лет, роботы выходят из употребления. Их владельцы имеют право в этот день доставить своего робота в корпорацию и получить взамен новую модель. Если робота взяли в аренду, мы сами отзываем его и осуществляем замену.

— Ни один робот, из производимых вами сейчас, не протянет больше двадцати пяти лет, — с удовлетворением заметил Пол, — а Эндрю — робот совсем другого сорта.

— Действительно, другого, — сказал Смайт-Робертсон. — Уж кому, как не мне, знать это.

Эндрю, твердо придерживаясь заранее намеченной цели, сказал:

— Раз я самый старый и самый адаптируемый робот в мире, не сочтете ли вы, что я заслуживаю со стороны корпорации особого отношения к себе?

— Ни в коем случае! — воскликнул Смайт-Робертсон. — Скажу вам прямо, сэр, ваша необычайность — это вечная заноза в теле корпорации. Ваша активность в разных, известных вам делах на протяжении многих лет доставляла нам, как я уже говорил, массу всяких неприятностей. Здесь не разделяют вашего стремления обладать правами. Если бы вы были на аренде, а не приобретены в собственность странным образом по недосмотру администрации в давние времена, к нашему величайшему сожалению, мы бы давно отозвали вас и заменили на более послушного робота.

— Да, вы, по крайней мере, откровенны, — сказал Пол.

— А мы и не делаем секрета из нашего отношения ко всему этому. Продажа роботов — наш бизнес, и не в наших интересах участвовать в политических дрязгах. Робот, который считает себя не просто механизмом, а чем-то большим, представляет угрозу благосостоянию нашей компании.

— И поэтому, будь это в ваших силах, вы уничтожили бы меня, — сказал Эндрю. — Я это прекрасно понимаю. Но я — свободный робот, сам владею собой, и вы не можете отозвать меня и совершенно бесполезно пытаться перекупить меня. Меня теперь защищает закон, согласно которому мне нельзя причинять вред, если это вдруг придет вам в голову. Именно поэтому я периодически отдавал себя в ваши руки для очередных поправок в моей конструкции. И поэтому же сегодня я явился к вам с просьбой внести самые дорогостоящие усовершенствования из всех, которые вы когда-либо и кому-либо делали. Я хочу полной замены, мистер Смайт-Робертсон.

Смайт-Робертсон был одновременно поражен и сконфужен, и казалось, молчание будет длиться целую вечность.

Эндрю ждал. Он смотрел мимо Смайт-Робертсона на противоположную стену, с которой в ответ глядел на него голографический портрет — строгое и аскетичное женское лицо, лицо Сьюзен Кэлвин, святой покровительницы робопсихологов. Прошло два века со дня ее смерти, но, окунувшись в ее рабочие записи во время своей работы над книгой, Эндрю почувствовал, что настолько хорошо знает ее, что наполовину мог поверить, будто встречался с нею в жизни.