Олег Кожевников - Жажда жизни[СИ]

Увлечённые делом, мы и не заметили, в какой момент берега, тянущиеся вдоль наших бортов, пропали. То, что находимся в море, поняли лишь по мерному покачиванию нашего Ковчега. Почувствовав это, народ, включая меня, бросил дела. Все, кроме конечно вахтенного, собрались на корме и следили за удаляющимся берегом. Теперь уже не только у меня защемило сердце. Я заметил слезы в глазах девушек, хотя они бодрились — притворяясь, что это только брызги от бьющихся о борт волн.

Сначала качка была не очень сильной, но когда мы отдалились от берега километра на четыре, меня стало мутить. И часа через два я проклинал судьбу, которая забросила меня на это корыто. Никогда не думал, что подвержен морской болезни до такой степени. Я же плавал на корабле по Чёрному морю и чувствовал себя в течение всего круиза прекрасно. Правда, тот корабль был громадный, а так же в баре был большой выбор коктейлей. Дёрнешь несколько бокалов, и штормит уже самого — какая тут, к чёрту, качка корабля!

Дурно было не только мне, Василий и Наташа просто позеленели от переносимых мучений. Остальные себя сносно чувствовали, Слонище имел наглость еще, и подшучивать над моим состоянием. Похлопывая себя по животу, заявил:

— Ну что, "дамы энд джентльмены", солнце заходит, пора на ужин. Сегодня уха, наверное, будет — высший класс. Килограмма четыре хариуса туда вбухали. Ох, и набью я сейчас свою утробу по самое "не могу".

Меня от этих слов чуть не вырвало. Затем мой друг приблизился и что-то попытался у меня спросить, но я его матом отослал подальше. Только тогда Серёга понял степень моих мучений и даже помог забраться в нашу с Леной персональную каюту. Но на втором этаже болтало ещё сильней и я как побитый пёс попёрся вниз. Но в кают-компанию заходить не стал, а потихоньку пробрался в глубину трюма и забился в одну из клетушек. Пристроившись на бывшей спинке от сидения КамАЗа, выключил фонарь и попытался забыться. Здесь качка была слабей, и хоть как-то можно было существовать.

Минут двадцать я, молча, страдал один. Потом, подсвечивая себе маленьким фонариком на диодах, возник Сергей. Он что-то участливо бормотал, но после моего невнятного мычания и нервных отмашек, удалился. Ещё минут через десять появилась Лена. Она ничего не сказала, просто встала рядом, выключила фонарик и минут пять гладила меня по голове. Затем у губ я почувствовал горлышко от пластиковой бутылки. Хотя я упирался и отплёвывался, но Лена всё-таки влила в меня с поллитра тёплого бульона от ухи. Превозмогая себя, я попросил её, дать мне возможность побыть одному. Как мне не было гнусно, я понимал, что Лена тут не причём, поэтому попытался пошутить, заявив искусственно ослабленным, тонким голоском:

— Ленусик, твой муж точно объелся груш! Но ты смотри там, не балуй! Вот посижу тут в темноте, залижу раны и опять устрою тебе ночное Ватерлоо.

Лена наклонилась, поцеловала меня в лоб и ответила:

— Да капитулирую я сразу, Наполеон. Можешь хоть сейчас брать меня в плен и использовать как самую последнюю наложницу.

Потом я услышал какое-то шуршание, и через минуту в деревянной клетушке возникло восхитительное явление — обнажённое тело моей жены. Поколдовав несколько секунд над ремнём, она стащила с меня джинсы вместе с трусами. Затем, ловко оседлав своего любимца, приступила к сеансу нейтрализации корабельной качки. Явно, наши движения пошли в противоход с раскачиванием Ковчега, так как мне стало гораздо лучше, тошнота прошла, и я опять стал человеком. И даже более того, весьма сексуально озабоченным человеком. Через час, я довёл свою молодую жену до того, что был вынужден сам уже отпаивать её бульоном из пластиковой бутылки. Что она не осилила, с удовольствием допил я.

В кают-компании мы появились часа через полтора и практически сразу оттуда сбежали. Уж очень она стала напоминать больничную палату какой-нибудь токсикологической клиники. По крайней мере, так же воняло, и наметилось, как минимум, два, мечущихся от тошноты пациента. Это были Василий и Наташа. За бедолагами пыталась ухаживать Вера. Но если они даже по отношению к ней были довольно агрессивно настроены, то на нас бы точно вылили ушат помоев. Поэтому мы с Леной быстро оттуда ретировались и снова отправились наверх.

Минут пять я поговорил в рубке с заступившим на вахту Сергеем, но болтанка вынудила выйти на палубу. Лучше не стало, хотя я, схватившись за поручни, героически переносил холодные водопады брызг, от бьющих в борт нашего Ковчега волн. От приглашений Лены, снова забравшейся в нашу каюту, я отказался. Боялся, что болтанки, которая наверняка будет на втором этаже, я уже просто не выдержу. Понял, что только внизу, в трюме, в грузовой клетушке я смогу вынести такую жизнь, мой личный ад, называемый плаванием в открытом море. Не моё это, оказывается, я — точно стопроцентная, сухопутная крыса.

Вернувшись в рубку, я, несмотря на своё состояние, попытался вести себя как капитан. Посмотрел на наш, можно сказать, игрушечный компас, потом взял бинокль и тупо оглядел окружающую Ковчег тёмноту. Компас подтверждал, что мы движемся на юг, бинокль, что наступила ночь и при лунном свете ни черта не видно. Но всё равно, сделав умное лицо, я посмотрел на Сергея и требовательно спросил:

— Слушай, вахтенный, а почему во время шторма вы с Витьком не убрали паруса?

В ответ услышал издевательский хохот, а потом, сквозь смех, Серёга произнёс:

— Шёл бы ты лучше под крылышко Лены! Морской волк, блин, нашёлся! Да сейчас волнение на море всего балла два-три, и ветер в нужную нам сторону.

— А почему тогда волны так бьют? Я вон только пять минут у борта постоял, а теперь можно всю одежду выжимать!

— Так ты выбрал место у гребных колёс. Они же нам всю геометрию портят. Такие выросты на корпусе, вот, естественно, о них волны и долбят. Знаешь, как эти колёса нас тормозят, если бы не они, мы бы раза в два быстрее шли. Предлагал же я, винт замутить у этой посудины!

Сергей горестно вздохнул, потом посмотрел на меня и заявил:

— Ладно, Мишка, ты не обижайся, но мы тут с Витькой переговорили и решили, что пока вахту будем нести с ним вдвоём, попеременке. Днём, если погода будет нормальная, Веру и Лену будем подключать. Так что, не пыжься, не надо! Лучше иди…, пускай, вон, тебе Ленка восстановительные процедуры проводит.

Что тут можно было сказать, когда тошнота опять начала подступать к самому горлу. Но я всё равно ещё немного повыпендривался, а потом сдался, согласившись с предложением Сергея. Тем более так скрутило, что пришлось бежать в гальюн, отдавать морю весь, выпитый мной накануне бульон. Да, теперь у нас на Ковчеге в ход пошли только морские наименования. Лестницы мы начали называть трапами, ну а туалет с душем — гальюном. Терминология, упорно внедряемая Сергеем, наконец, начала закрепляться и в моей голове.