Клиффорд Саймак - Звездное наследие: Фантастические романы

— На чем основано его решение? — спросил Джейсон, — Вы нам не доверяете? Или проблема, по вашему мнению, не так серьезна, как нам представляется?

Стэнли покачал головой.

— Ни то ни другое, — сказал он.

— Ты понимаешь, что, если люди вернутся, они могут подчинить вас? И Проект тоже.

— Ты обязан быть учтивым с этими джентльменами… — начал Езекия.

— Не вмешивайся, — резко оборвал его Стэнли.

— Буду, — в голосе Езекии зазвучал несвойственный ему гнев, — Это те, кто нас создал. Мы обязаны хранить верность. Даже ваш Проект должен быть верен им, так как вы использовали не только данный вам людьми разум, но и собирали по всему свету материалы, из которых строили Проект, знания, которые в него вводили.

— Мы теперь не ищем преданности, — проговорил Джейсон, — Иногда я думаю, что мы должны были бы извиниться за то, что построили вас. Мы не дали вам мира, к которому вы могли бы испытывать благодарность. Но если люди вернутся и захватят планету, пострадаем мы все.

— Чего вы хотите? — спросил Стэнли.

— Вашей помощи. Коль скоро вы отказываете в ней, у нас есть право спросить почему.

— Это не утешит вас.

— Мы не утешения ищем.

— Хорошо, — сказал Стэнли, — раз вы настаиваете…

Он запустил руку в сумку, висевшую на поясе, достал оттуда сложенный лист бумаги, развернул его, разгладил.

— Это ответ, который дал нам Проект.

Он подал бумагу Джейсону. На ней были напечатаны четыре строчки:

«Описанная ситуация для нас несущественна. Мы могли бы помочь человечеству, но нет причин делать это. Человечество — преходящее явление и не имеет к нам отношения».

Дядя Джейсон сказал, что начинать ей нужно с книг по истории. Это, сказал он, даст основу для понимания всего остального.

Сейчас, в библиотеке, когда ветер шумел за окном, а от толстой свечи остался всего небольшой огарок, Вечерняя Звезда устало подумала о том, какой, собственно, прок в понимании. Понимание не разгладит складки озабоченности на лице дяди Джейсона. Оно не гарантирует, что, если вернутся люди, останутся нетронутыми леса и прерии — земли, где живет ее народ. И оно не скажет ей, что случилось с Дэвидом Хантом.

Последнее соображение, призналась она себе, лично для нее самое важное. Он обнял и поцеловал ее в тот день, когда они обнаружили существо в лощине, и домой они вернулись вместе, держась за руки. Но больше она его не видела, никто его больше не видел. Она бродила по лесу в надежде найти его и даже была в монастыре. Роботы ничуть не обеспокоились: они были учтивы, но едва ли милы, и обратно она шла, чувствуя себя униженной, словно бы позволила взглянуть этим равнодушным мужчинам из металла на свое обнаженное тело.

Он бежал от меня, подумала она. Или тот день в лощине не столь важен, как ей виделось? Оба они были потрясены случившимся, и захлестнувшие их чувства могли найти выход таким неожиданным образом. Не похоже, сказала она себе, чтобы это было так. Она склонялась к мысли, что те события всего лишь дали толчок тому, что она чувствовала, но не осознавала полностью, — она любила этого бродягу с запада. Но что, если, думала она, он задал себе тот же вопрос и нашел иной ответ?

Он сбежал? Или, как и прежде, должен искать что-то? Может, он решил, что предмет его поисков не в этом доме и не в ней самой, и потому двинулся дальше, на восток?

Она отложила книгу и сидела в тишине погруженной в сумрак библиотеки, уставленной рядами книг, и на столе догорала, оплывая, свеча. Скоро придет зима, подумала она, и ему будет холодно. Она могла бы дать ему одеяла, теплую одежду. Но он не сказал ей, что собирается уйти. Она снова пережила в мыслях тот день. Все было так непонятно, и до сих пор она не могла собрать все воедино, сказать, что сначала произошло это событие, затем другое, а после него третье. Все словно бы случилось одновременно, без малейших промежутков, однако она знала, что существовала некая последовательность событий. Самое странное, что она не могла с уверенностью сказать, что делал Дэвид, а что — она, и в который раз задала себе вопрос, нужно ли было участие обоих?

Что с ней случилось? Девушка помнила лишь отдельные фрагменты, но была уверена, что произошедшее не дробилось и запомнившиеся фрагменты не более чем разбитые кусочки некоего целого. Раскрылся весь мир, вся Вселенная — или то, о чем с тех пор она думала как о Вселенной, — обнажив все потайные уголки, явив все существующие знания, причины всех событий; Вселенная, из которой были вычеркнуты время и пространство, ибо из-за них никто не мог постичь ее целиком.

Появилась на миг и исчезла, так быстро, что мозг не успел ничего зафиксировать, исчезла, не оставив о себе никаких определенных воспоминаний, никакого твердого знания — как лицо, увиденное при вспышке молнии и вновь погрузившееся во мрак.

Было ли это — могло ли быть — тем, о чем она пыталась рассказать Дедушке Дубу, что внутри нее происходит нечто, что грядет некое изменение, но она не знает, какое именно, и что она может снова уйти. Если это так, подумала она, если это новая способность вроде путешествия к звездам, а не просто нечто ей привидевшееся, ей больше не придется никуда отправляться. Потому что она сама суть любое место.

Она впервые подумала об этой способности и испугалась. Не столько важности этой мысли, сколько того, что вообще об этом подумала, что, пусть подсознательно, позволила себе об этом думать. Она сидела, напряженно выпрямившись, в полутемной комнате, где мерцала, догорая, свеча, и ей опять послышались голоса и тихое движение призраков, что обитали в книгах, единственном на Земле месте, принадлежащем им.

Из записи в журнале от 29 ноября 5036 года:

…В последние несколько столетий произошло некоторое ухудшение моего физического состояния, и теперь бывают дни (как сегодня), когда я ощущаю на плечах тяжесть прожитых лет. Я чувствую усталость, которую нельзя отнести на счет обычных дел. Я никогда чрезмерно не утомлял себя делами, а в последние годы и подавно. Походка моя стала шаркающей, а рука утратила былую твердость и выводит в журнале дрожащие каракули. Случается, я пишу не то слово, что хотел написать, — очень похожее, но не то. Бывает, я не могу сразу подыскать нужное слово и подолгу сижу, роясь в памяти, что меня не столько раздражает, сколько печалит. Порой я пишу с ошибками, чего раньше никогда не бывало. Думаю, я стал похож на старого пса, который спит на солнышке, с той существенной разницей, что старый пес ничего от себя не требует.

Элисон, моя жена, скончалась пятьсот лет назад, и хотя многое уже забылось, я помню, что смерть ее была тиха и спокойна. Полагаю, моя будет такой же. Мы умираем от старости, а не от разрушительного действия болезней, и именно в этом, по-моему, истинное счастье, которое нам даровано. Случается, я задумываюсь о том, в какой мере долгая жизнь — сказочно долгая жизнь — благо для человечества. Но подобные мысли, говорю я себе, — всего лишь мысли старого, со странностями, человека, и не стоит обращать на них внимание.