Клиффорд Саймак - Звездное наследие: Фантастические романы

— Может быть, — мягко начал он, — дело в том, что вы о чем-то умалчиваете?

— Вы имеете в виду причину, по которой я сбежала? Почему я забрала с собой все материалы?

— Да, — кивнул Фрост. — Но вы не обязаны рассказывать мне об этом. Раньше мне было интересно, а сейчас уже не важно.

— Я сбежала потому, — решилась она, — что хотела удостовериться…

— В том, что ваше открытие действительно верно?

— Да, примерно. Я воздерживалась от предварительных сообщений, но приближалось время отчета, а что я могла сказать? Даже не так, а как я могла сказать?! И я решила, что в определенных ситуациях у ученого есть право не говорить ничего до появления окончательных результатов. Словом, я запаниковала — ну, не совсем чтобы уж по-настоящему. Подумала, что если на время исчезнуть, то…

— То есть вы собирались вернуться?

Она кивнула:

— Именно. Но теперь возвращаться я не могу. Я обнаружила куда больше, чем хотела.

— Что путешествия во времени означают куда большее, чем мы себе представляли?

— Нет, — отмахнулась она. — Все как и думали. А точнее — не означают вообще ничего. Они просто невозможны.

— Невозможны?!

— Да. Вы не можете двигаться по времени, сквозь него, вокруг него. Вы им не можете манипулировать вообще. Оно слишком вплетено в то, что можно назвать универсальной матрицей. Пользоваться им мы не можем. Нам остается колонизировать другие планеты, строить города-спутники в пространстве, превратить Землю в один дом. Конечно, использовать время было бы удобнее всего, потому-то Нетленный Центр так за него и цеплялся.

— Но вы уверены? Откуда вы знаете?

— Математика. Не наша, гамалийская.

— Я слышал, что вы работали с ней.

— Гамалийцы, — начала она неторопливо, — слегка странноваты. Их, понимаете ли, интересовало не столько космическое пространство, сколько то, как все это устроено. Они полезли в самую суть, а для этого создали колоссальную математику. — Она положила руку на плечо Фросту, — Мне кажется, что в конце концов они докопаются до абсолютной истины. Если таковая вообще существует. А я думаю, что должна существовать.

— Но остальные математики…

— Да, они тоже пытались работать с гамалийской. Но оказывались в тупике — потому что рассматривали ее как систему формальных структур. Они видели только символы, формулы и искали физический смысл всего этого. У нас ведь математика теперь только прикладная…

— Но, значит, нам опять надо ждать! — вскричал Фрост. — Люди в подвалах должны ждать, пока мы не построим жилье, пока не найдем пригодные для жизни планеты! Это же десятки и сотни лет! — Он взглянул на нее чуть ли не в слезах. — Нам это не потянуть.

Кошмарно. Слишком долго они ждали успеха и думали, что до бессмертия рукой подать. Они надеялись, что время предоставит им неограниченные пространства для жизни. И теперь эти надежды рухнули.

— Время, — продолжала Кэмпбел, — одна из составляющих универсальной матрицы. Кроме него — пространство и материя как энергия. Вот и все. И они переплетены друг с другом. Разделить их нельзя — во всяком случае, мы не можем, потому что сами состоим из них.

— Но мы сумели преодолеть ограничение Эйнштейна, — промямлил Фрост, — Мы сделали то, что считалось теоретически невозможным. Может, все же..

— Не знаю, — пожала плечами она. — Но думаю, вряд ли.

— А вас это не расстраивает?!

— Расстраиваться? Зачем? Я не договорила: жизнь — такая же составляющая матрицы. Или надо сказать так, жизнь-смерть, как я говорила, — материя-энергия, хотя это и не вполне точно.

— Жизнь-смерть?

— Да, в общем, это похоже на материю-энергию. Можете, если хотите, назвать это законом сохранения жизни.

Фрост, пошатываясь, поднялся и сошел с крыльца. Минуту он молчал, глядя перед собой, затем обернулся к Кэмпбел:

— Вы считаете, что все, чем мы занимались, было напрасно?

— Не знаю, — ответила она, — Я пыталась понять это, но к ответу не пришла. Может, и не приду. Я знаю только, что жизнь никуда не исчезает, не гасится и не задувается как свечка. Смерть — это только превращение. Жизнь остается, но становится другой. Точно так же как материя становится энергией, а энергия — материей.

— Значит, мы идем все дальше и дальше?

— Кто «мы»?

Да, верно, подумал Фрост.

Что такое «мы»? Кроха сознания, возомнившего себя противостоящим холодной безбрежности безразличного к ней космоса? Крупинка, решившая, что она что-то значит, когда не значит ничего! Маленькое дрожащее «я», которое думает, что вселенная вращается вокруг него, хотя та не имеет и понятия о нем?

Нет, совсем не так, решил Фрост. Потому что если ее слова верны, то каждое такое «я» и есть основа мироздания, его цель и назначение.

— Что вы думаете делать со всем этим? — спросил он вслух.

Она пожала плечами:

— А как по-вашему? Что станется с Нетленным Центром, если я опубликую свои результаты? Что будет с людьми?

— Не знаю.

— Что я им скажу? Не больше чем сказала вам: жизнь продолжается, она не может исчезнуть; она столь же вечна, как пространство и время, потому что вместе с ними образует основу мироздания. Только это — жизнь бесконечна, и никаких конкретных надежд и обещаний. Я не могу даже сказать им, что смерть — это, кажется, лучшее, что произойдет с нами.

— Это правда?

— Я бы очень хотела так думать.

— Но кто-нибудь другой, лет через двадцать, через пятьдесят, даже через сто, докопается до того, что обнаружили вы. Нетленный Центр уверен, что вы что-то нашли. Они знают, что вы работали с гамалийской математикой, и усадят толпу людей заниматься тем же. И кто-то из них непременно разберется.

Мона Кэмпбел спокойно сидела на ступеньках.

— Что же, — сказала она, помолчав. — Вот они пускай и говорят. А я не могу представить себя в роли такого героя, который единым махом перечеркивает все, что человечество воздвигало две сотни лет.

— Но вы же замените это новой надеждой! Вы только подтвердите истинность того, во что человечество верило века!

— Поздно. Мы уже кроим собственное бессмертие, свою вечность. Оно у нас в руках. Как теперь заставить людей отказаться от него?!

— Поэтому вы и не возвращаетесь? Не потому, что не хотите сказать людям, что путешествия во времени невозможны, но потому, что тогда они узнают, что жизнь и так вечна, без всяких выдумок?

— Конечно, — вздохнула она. — Не могу же я превратить человечество в сборище дураков.

Огден Рассел наткнулся на что-то, похожее на камень, и прекратил копать. Копал он руками и глубокую яму выкопать не мог. Доконает его в конце концов этот крест.

Он распрямился — края ямы доходили до бедер. Он взглянул на лежащий крест — да, яма явно маловата для него, нужно раза в два глубже хотя бы. Опять надо отступать на несколько футов в сторону и приниматься за дело снова, потому что если он и выкопает валун, то как вытащит его наружу?