Джордж Мартин - Злоцветы

Джордж Мартин

Злоцветы

Когда он, наконец, умер, Шон к своему стыду не смогла даже похоронить его.

Ей нечем было копать - вместо нужного инструмента только руки, длинный нож у бедра и малый нож в сапоге. Да и в любом случае, земля под скудной снежной пеленой смерзлась в несокрушимый камень. Шон по счету ее семьи было шестнадцать лет, и половину своей жизни она знала землю только такой. Тянулось глубокозимье, и мир сковала стужа.

Но и понимая, что ничего не добьется, Шон попыталась копать. Выбрала место возле шалашика, который построила, чтобы у них было укрытие, разломала тонкий наст, разгребла его руками и принялась долбить промороженную землю малым ножом. Но земля была тверже ее стали, и лезвие сломалось. Она тоскливо смотрела на обломки, зная, что скажет Крег. И начала царапать бесчувственную землю ногтями, пока не разболелись руки, а слезы под лицевой маской не превратились в катышки льда. Оставить его непогребенным не подобало: он был ей отцом, братом, возлюбленным. Он всегда был добр к ней, а она всегда его подводила. И вот теперь даже похоронить не сумела.

Наконец, не зная, что можно сделать еще, Шон поцеловала его в последний раз (в бороде и волосах у него замерз лед, боль и холод изуродовали лицо, но все равно он был из семьи) и опрокинула шалашик на мертвое тело, укрыла под неказистым настилом из сучьев и снега. Только что пользы? Вампиры и ветроволки легко разбросают их и доберутся до его плоти. Но покинуть его, ничем не укрыв, она не могла.

Еще она оставила ему лыжи и большой лук из сребродрева с тетивой, лопнувшей от холода. Меч и толстый меховой плащ она взяла с собой, однако ее тюк почти не стал тяжелее, чем в начале пути. Ведь после того, как его ранил вампир, она ухаживала за ним почти неделю, и эта долгая задержка в шалашике истощила их запасы. Зато налегке она побежит быстрее, подумала Шон. Привязав к ногам лыжи перед укрывшим его несуразным погребальным покровом, Шон оперлась на палки и произнесла слова "прощания. А потом побежала по снегу через лес, погруженный в жуткую тишину глубокозимья, туда, где ждали кров, огонь и семья. Как раз наступила середина дня.

С приближением сумерек Шон поняла, что не доберется до Каринхолла.

К ней уже вернулись спокойствие и ясность мысли. Горе и стыд она оставила позади себя - рядом с его мертвым телом, как ее учили. Вокруг нее смыкались безмолвие и холод, но от долгих часов бега на лыжах она раскраснелась, и под защитными слоями кож и меха ей было почти тепло. Мысли были прозрачными и хрупкими, как длинные копья льда, свисающие с голых искривленных сучьев у нее над головой.

Когда на мир опустилась тьма, Шон выбрала укромное место с подветренной стороны кряжистого чернодрева метров трех в поперечнике. Меховой плащ она расстелила на проплешине в снегу, а в свой, тканный, завернулась точно в одеяло, защищаясь от задувшего ветра. Прислонясь спиной к стволу, крепко сжимая в руке под плащом длинный нож (на всякий случай), она заснула чутким сном, а в середине ночи пробудилась и задумалась над своими ошибками.

Звезды давно зажглись: она видела, они подглядывают за ней сквозь сплетение ветвей. В небе царила Ледяная Повозка, привозящая в мир холод как на памяти Шон привозила его каждую ночь. Голубые глаза Возницы смотрели на нее со злой усмешкой.

Лейна убила Ледяная Повозка, с горечью подумала Шон, а не вампир. Вампир сильно помял его в ту ночь, когда он натянул лук, чтобы защитить их, а тетива лопнула. Но в другую пору Шон его выходила бы. А в глубокозимье для него не было надежды. Холод пробирался через все преграды, которыми она его окружала, холод выпил всю его силу, всю его яростность. Холод превратил его в съежившееся белое тело, окостеневшее, с посинелыми губами на изнуренном лице. А теперь Возница Ледяной Повозки заберет его душу.

И ее душу тоже. Ей бы следовало оставить Лейна его судьбе. Так поступил бы Крег, и Лейла, и все они. Ведь никакой надежды, что он выживет не было с самого начала. Только не в глубокозимье. В эту пору всякая жизнь замирала. В глубокозимье деревья стояли обнаженные и замерзшие, трава и цветы погибали, животные замерзали или засыпали глубоко под землей. Даже ветроволки и вампиры становились тощими, только крепла их свирепость. И многие погибали от голода.

Как погибнет от голода Шон.

Когда вампир напал на них, они и так уже припоздали на три дня, и Лейн вдвое урезал их дневной паек. А в шалашике он совсем ослабел. На четвертый день он доел свой запас, и Шон делилась с ним своим, держа это от него в тайне. Теперь ее запас почти иссяк, до надежного же приюта Каринхолла оставалось еще две недели тяжелого пути. А две недели глубокозимья требуют сил, как два года.

Свернувшись под своим плащом, Шон взвесила, не разжечь ли костер. Огонь привлечет вампиров - они улавливают тепло на расстоянии в три километра. И сбегутся, шумно скользя между деревьями - тощие черные тени, выше, чем был Лейн. Не скрепленная с плотью кожа колышется широкими складками, маскируя когти. А что если устроить засаду и сразить одного врасплох? Взрослого вампира ей хватит, чтобы добраться до Каринхолла. Она поиграла с этой мыслью во тьме и с неохотой отвергла ее. Вампиры бегут по снегу с быстротой стрелы в полете, почти не касаясь лапами земли, а ночью они почти невидимы. Зато ее они хорошо разглядят благодаря теплу, которое испускается ее телом. Горящий костер только принесет ей быструю и относительно безболезненную смерть.

Шон вздрогнула и крепче сжала рукоятку длинного ножа. Внезапно каждая тень стала вампиром, укрытием, в котором он затаился перед последним броском, а в свисте ветра она словно различала хлопки их кожи, болтающейся на бегу.

Вдруг ее слух поразил настоящий громкий звук - пронзительный вой, какого она еще никогда не слышала. И тут же черный горизонт озарило призрачное голубое сияние, обрисовало черные кости деревьев и затрепетало в небе. Шон судорожно вздохнула, ледяной воздух обжег горло. Она поднялась на ноги, ожидая нападения. И ничего. Мир был холодным, черным, мертвым. В нем жил только свет, смутно мерцая в отдалении, маня, призывая ее. Она долго смотрела на него и вспоминала старика Иона, страшные истории, которые он рассказывал детям, когда они собирались у большого очага Каринхолла. "Есть такое, что пострашнее вампиров", - говорил он, и, припоминая, Шон опять стала маленькой девочкой - вот она сидит в толстом меховом коврике спиной к огню и слушает, как Ион повествует о призраках, и живых тенях, и людоедских семьях, обитающих в огромных замках, построенных из костей.

Столь же внезапно непонятный свет померк и исчез, и сразу оборвался вой. Однако Шон точно запомнила, где вспыхнул свет. Она взяла тюк, закуталась еще и в плащ Лейна, чтобы тепло лучше сохранялось, и начала привязывать лыжи к ногам. Она же больше не ребенок, и свет этот не был пляской призраков. И, может быть, он знаменует ей единственный шанс на спасение. Она схватила палки и заскользила туда.