Филип Дик - Мы вас построим

— Сэр, я имею честь знать вашего сына Луиса.

— О да, — кивнул отец. — Он сейчас в Санта-Монике.

Очевидно, название было незнакомо Эдвину М. Стэнтону, он

умолк и застыл в растерянности. Рядом со мной чертыхнулся Мори, меня же эта ситуация безумно смешила. Вот он, его симулякр, стоит на крыльце, как неопытный коммивояжер, не умеющий подобрать слова.

Однако надо признать, картина была замечательная: два пожилых джентльмена, стоящие друг перед другом. Стэнтон, в своей старомодной одежде и с раздвоенной бородкой, выглядел ненамного старше моего отца. Два патриарха в синагоге, подумалось мне. Наконец отец вспомнил о приличиях:

— Не желаете зайти?

Он отступил в сторону, и симулякр проследовал внутрь. Дверь захлопнулась. Освещенная лужайка перед домом опустела.

— Ну, что скажешь? — усмехнулся я.

Мори промолчал. Мы прошли в дом и застали там следующую мизансцену: мама и Честер смотрели телевизор. Стэнтон, чинно сложив руки на коленях, сидел на диване в гостиной и беседовал с моим отцом.

— Папа, — обратился я к нему, — ты попусту тратишь время, разговаривая с этой штукой. Знаешь, что это? Примитивная машина, вещь, на которую наш Мори выкинул шестьсот баксов.

Оба — и мой отец, и Стэнтон — умолкли и уставились на меня.

— Ты имеешь в виду этого почтенного джентльмена? — спросил отец, закипая праведным гневом. Он нахмурился и громко, отчетливо произнес: — Запомни, Луис, человек — слабый тростник, самая хрупкая вещь в природе. Чтобы погубить его, вовсе не требуется мощи всей вселенной, подчас достаточно одной капли воды. Но, черт побери, это мыслящий тростник!

Отец все больше заводился. Ткнув в меня указующим перстом, он прорычал:

— И если весь мир вознамерится сокрушить человека, знаешь, что произойдет? Ты знаешь? Человек проявит еще большее благородство! — Он резко стукнул по ручке кресла. — А знаешь почему, mein Kind? [1] Mein Kind (нем.) — дитя мое. Потому что знает: рано или поздно он умрет. И я тебе скажу еще одну вещь: у человека перед этой чертовой вселенной есть преимущество — понимание того, что происходит!

— Именно в этом — наше главное достоинство, — закончил отец, немного успокоившись. — Я хочу сказать: человек слаб, ему отведено мало места и пространства. Но зато Господь Бог даровал ему мозги, которые он может применять. Так кого же ты здесь назвал вещью? Это не вещь, это ein Mensch. [2] Ein Mensch (нем.) — человек. Человек!

— Послушайте, я хочу рассказать вам одну шутку, — и отец принялся рассказывать какую-то длинную шутку, наполовину на английском, наполовину на идише. Когда он закончил, все улыбнулись, хотя Эдвин М. Стэнтон, на мой взгляд, — несколько натянуто.

Я постарался припомнить, что же мне доводилось читать о нашем госте. В памяти всплывали отрывочные сведения из времен Гражданской войны и периода реорганизации Юга. Эдвин М. Стэнтон был достаточно резким парнем, особенно в пору его вражды с Эндрю Джонсоном, когда пытался спихнуть президента посредством импичмента. Боюсь, он не оценил в полной мере анекдот моего отца, уж больно тот смахивал на шуточки, которые Стэнтон целыми днями выслушивал от Линкольна в бытность его советником. Однако остановить моего отца было невозможно, ведь недаром он являлся сыном ученика Спинозы, кстати, весьма известного. И хотя в школе бедный папа не продвинулся дальше седьмого класса, он самостоятельно перечитал кучу всевозможных книг и даже вел переписку со многими литературными деятелями всего мира.

— Сожалею, Джереми, — произнес Мори, когда отец перевел дух, — но Луис говорит правду.

Он направился к Эдвину М. Стэнтону, потянулся и щелкнул у него за ухом. Симулякр булькнул и застыл на манер манекена в витрине. Его глаза потухли, руки замерли и одеревенели. Картинка была еще та, и я обернулся, чтобы поглядеть, какой эффект это произвело на мое семейство. Даже Честер с мамой оторвались на миг от своего телевизора. Все переваривали зрелище. Если атмосфере этого вечера прежде и не хватало философии, то теперь настроение изменилось. Все посерьезнели. Отец даже подошел поближе, чтоб самолично осмотреть робота.

— Оу gewalt, [3] Gewalt (нем.) — сильно. — покачал он головой.

— Я могу снова включить его, — предложил Мори.

— Nein, das geht mir nicht. [4] Nein, das geht mir nicht (нем.) — нет, мне этого не надо. — Отец вернулся на свое место и поудобнее уселся в своем легком кресле.

Затем он снова заговорил, и в его слабом голосе теперь слышалась покорность:

— Ну, как там дела в Вальехо? — В ожидании ответа он достал сигару «Антоний и Клеопатра», обрезал ее и прикурил. Это замечательные гаванские сигары ручного изготовления, и характерный аромат сразу же наполнил гостиную.

— Много продали органов и спинетов «Амадеус Глюк»? — хмыкнул отец.

— Джереми, — подал голос Мори, — спинеты идут как лемминги, чего не скажешь про органы.

Отец нахмурился.

У нас было совещание на высшем уровне по этому поводу, — продолжил Мори, — Выявились некоторые факты. Видите ли, розеновские электроорганы…

— Погоди, — прервал его мой отец. — Не спеши, Мори. По эту сторону железного занавеса органы Розена не имеют себе равных.

Он взял с кофейного столика месонитовую плату, одну из тех, на которых устанавливаются резисторы, солнечные батарейки, транзисторы, провода и прочее.

— Я поясню принципы работы нашего электрооргана, — начал он. — Вот здесь цепи микрозадержки…

— Не надо, Джереми. Мне известно, как работает орган, — прервал его Мори. — Позвольте мне закончить.

— Ну, валяй. — Отец отложил в сторону месонитовую плату, но прежде, чем Мори открыл рот, договорил: — Но если ты надеешься выбить краеугольный камень нашего бизнеса только на том основании, что сбыт органов временно — заметь, я говорю это обоснованно, на основе личного опыта — так вот, временно снизился…

— Послушайте, Джереми, — выпалил мой компаньон, — я предлагаю расширение производства.

Отец приподнял бровь.

— Вы, Розены, можете и впредь производить свои органы, — сказал Мори, — но я уверен: как бы они ни были хороши, объемы продаж будут и дальше снижаться. Нам нужно нечто совершенно новое. Подумайте, Хаммерштайн со своим тональным органом плотно забил рынок, и мы не сможем с ним конкурировать. Так что у меня другое предложение.

Отец слушал внимательно, он даже приладил свой слуховой аппарат.

— Благодарю вас, Джереми, — кивнул Мори. — Итак, перед вами Эдвин М. Стэнтон, симулякр. Уверяю вас, он ничуть не хуже того Стэнтона, что жил в прошлом веке. Вы и сами могли в этом убедиться сегодня вечером, беседуя с ним на разные темы. В чем ценность моего изобретения? Где его целесообразно использовать? Да прежде всего в образовательных целях. Но это еще цветочки, я сам начал со школ, а потом понял: симулякр дает гораздо больше возможностей. Это верная выгода, Джереми. Смотрите, мы выходим на президента Мендосу с предложением заменить их игрушечную войну грандиозным десятилетним шоу, посвященным столетию США. Я имею в виду юбилейный спектакль по поводу Гражданской войны. Мы, то есть фабрика Розена, обеспечиваем участников-симулякров для шоу. Да будет вам известно, что «симулякр» — собирательный термин латинского происхождения, означает «любой». Да-да, именно любой — Линкольн, Стэнтон, Джефф Дэвис, Роберт И. Ли, Лонгстрит, — а с ними еще три миллиона рядовых вояк хранятся у нас на складе. И мы устраиваем спектакль, где участники по-настоящему сражаются. Наши сделанные на заказ солдаты рвутся в бой, не в пример этим второсортным наемным статистам, которые не лучше школьников, играющих Шекспира. Вы следите за моей мыслью? Чувствуете, какой масштаб?