Колин Уилсон - Страна призраков

Сознавал он и то, что у этого места есть хранитель — парик, ныне вполне безобидный, а когда-то жестокий Король-воин, от рук которого пало множество врагов, а многие разделывались на части заживо. Когда-то тут разыгралась кровавая битва, и король, обратив неприятеля в бегство, умер от ран. Теперь он бы с радостью ушел, но память о совершенных злодеяниях привязывала его к былому полю сражения.

Узнать о временах его владычества можно было, просто оставаясь здесь и вбирая сведения, начертанные на Камнях. Но собственная память внушала Найлу, что медлить нельзя. Они уже приближались к краю земли хамелеонов, и вскоре ему предстоит отправляться в неизведанное.

Хамелеонов, сознающих мысли и чувства Найла, такое решение печалило. Им казалось невероятным, что кто-то может оставить их вечную обитель природы и возвратиться в суетный мир людей. Пообщавшись с Найлом достаточное время, они теперь понимали, как непросто быть человеком с его узкими пределами сознания, механичностью тела, неизбывной нуждой противостоять физической реальности, которая им вовсе не казалась такой уж привлекательной.

То же самое чувствовал и Найл, и если бы не мысль о Вайге, то он, вполне вероятно, остался бы с ними на долгие недели, текущие плавно и незаметно. Но день уже вошел во вторую половину, и вскоре наступят ранние осенние сумерки.

Он инстинктивно догадывался, как можно возвратиться в обычное человеческое состояние: надо лишь медленно понизить небывалый вибрационный уровень. Легко сказать, а как преодолеть в себе колоссальную неохоту делать это? Все равно что вылезать холодным зимним утром из теплой постели, да еще и бросаться в ванну с ледяной водой. Но стоило ему решиться, как хамелеоны истаяли, оставив лишь возникшую между ними и человеком приязнь. Камни, в свою очередь, сделались непроницаемыми для взгляда, а присутствие их скорбного хранителя обрело смутную призрачность сна.

И все же в момент возвращения в физический мир Найл ощутил прилив блаженства; он понял, что именно здесь ему надлежит жить. В этот краткий миг до него словно дошло, зачем он появился на свет.

Пора трогаться в путь. Ссутулившись, он торопливо натянул промокшую одежду: было холодновато. Прежде чем набросить суму, Найл вынул из нее хронометр: через пару часов начнет смеркаться. Хотя на циферблат он посмотрел не с целью узнать, который час, а просто ради удовольствия вновь ощутить себя в мире времени.

Зная, что с гостем вскоре предстоит расстаться, хамелеоны также приняли физическое обличие. Покидая приютившие их камни, они церемонно поблагодарили хранителя; Найл, даром что уже не чувствовал присутствия старого вояки, сделал то же самое, после чего они все вместе продолжили путь навстречу неяркому послеполуденному солнцу осени.

Густая зелень травы переливалась на свету, а у Найла не было теперь необходимости применять «боковое вглядывание», чтобы различать духов природы: кратковременное пребывание в бестелесности научило, что их вибрация не так уж далеко лежит от его обычного уровня восприятия. А потому, шагая по упругой траве с пучками утесника и вереска, он вполне ясно различал то тут, то там формы жизни, чутко подрагивающие на грани элементального и физического миров. Они проступали зыбкими пятнами перемежающегося света, подобно огненным языкам при свете дня. Лишь сосредоточив на них взгляд, можно было еще раз вникнуть в любопытную природу нефизических форм бытия. Физическая форма видна, когда на нее просто смотришь. К нефизической же ты вначале как будто взываешь, и лишь затем она проявляется. Прежде чем открыть свое присутствие, нефизическая форма должна как бы решить, каким именно будет ее отклик, и будет ли он вообще. Иными словами, нефизическая форма выбирает, открыться ей стороннему взору или нет.

Вздор, казалось бы — если бы это не происходило сей часперед ним воочию. Вот робко мигнул огонек у пучка утесника — на том месте, где все еще держались давно увядшие цветки. Стоило туда направить взгляд, как сияние исчезло и глазам предстало лишь колючее зеленое окустье. Чтобы увидеть огонек снова, надо было взглянуть нежнее, не так требовательно, а будто говоря: «Ну покажись, прошу тебя». Тогда элементал мог проявиться в виде комочка пульсирующего света или блуждающего огонька, а то и став мохнатой зверушкой или причудливого вида человечком. Причем всякий раз проходила доля секунды, прежде чем Найл сознавал, что окончательный вид элементалу придает он сам.

Интуитивно он догадывался, что ни разумом, ни волей эти формы особо не наделены; животные будут посмышленее. Хотя бестелесное существование от них особой разумности и не требовало.

Вместо того чтобы идти прямиком к гряде холмов, хамелеоны сошли с тропы и завели Найла в какое-то умело скрытое углубление. Среди нагромождения плоских камней обнаружилось подобие колодца. Вода в нем была такая чистая, что Найл невольно опустился на колени и вгляделся, словно душой окунаясь в студеную глубину. В паре метров от поверхности находилось дно, покрытое чем-то вроде белого песка. Стенки колодца густо поросли зеленым мхом. В маленькой пристройке из тех же камней лежал сосуд вроде того, из какого Найл пил в пещере хамелеонов, с тем отличием, что у этого была ручка. Рядом лежала кривенькая деревянная палка, вернее, очищенный от коры толстый прут.

Один из спутников Найла, сунув эту своеобразную мешалку в источник, резко взболтал, упавшие при этом в воду былинки мха плавали в ней, как кусочки мякоти в соке. Найлу было велено взять кувшинчик за ручку и наполнить водой. Найл зачерпнул по самый край. Старший из хамелеонов, приняв сосуд от Найла, первым сделал глоток, после чего вручил кувшинчик Найлу. Тот поднес его к губам и тоже отпил.

Знакомый земляной вкус вселял такую ошеломительную бодрость, что Найл невольно воззрился на воду: уж не волшебная ли? Затем он передал кувшинчик соседу, и напиток пошел по кругу. Найл сознавал, что это не просто обряд расставания, это ритуал, цель которого — установить некое родство, предложение защиты и опеки.

Когда круг замкнулся, старший из хамелеонов вручил кувшинчик Найлу и, указав на воду, предложил: «Если пожелаешь вернуться к нам, вспомни этот вкус».

Вглядываясь в его зеленые, в коричневую крапинку глаза, Найл ощутил прилив истовой благодарности с оттенком изумления. Гостеприимные спутники, как выясняется, испытывали к нему искреннюю привязанность — что при их нраве казалось уму непостижимым. Чутьем, многократно усиленным за счет их внутренней взаимосвязи, Найл понял и то, что они очень переживают за его безопасность. В их глазах он был странным существом — верховным среди своих собратьев, — отважившимся пуститься по бурному потоку, бегущему ниоткуда (именно такое представление было у хамелеонов о реке, что несла свои воды под городом пауков) и готовым рисковать своей жизнью, выслеживая опаснейшего врага.