Стивен Кинг - Зимняя сказка (Метод дыхания)

Это была наша рождественская история 197... года.

Я вспоминал много других, но для них здесь нет места. Честно говоря, и для истории Тоузмена также... но это была первая "Рождественская история", услышанная мною в 249Б, и я не мог удержаться от того, чтобы ее не рассказать. Наконец, во вторник перед нынешним рождеством, после того, как Стивенс хлопнул в ладоши, призывая нас к вниманию, и спросил, кто осчастливит нас рождественской историей, Эмлин Маккэррон проговорил: "Думаю, что у меня есть кое-что заслуживающее внимания. Лучше рассказать сейчас, чем никогда. Господь закроет мои уста довольно скоро".

За все годы проведенные мной в 249Б, я никогда не слышал, чтобы Маккэррон рассказывал истории. Может быть, именно поэтому я вызвал такси столь рано и, когда Стивенс разнес пунш шестерым собравшимся, кто отважился выбраться из дома в этот холодный и ветреный вечер, почувствовал сильное волнение. Я не был в одиночестве - те же чувства отражались на лицах остальных присутствующих.

Старый и сухой, Маккэррон сидел в центральном кресле у камина, держа пакетик с порошком в своих узловатых руках. Он высыпал его, и мы смотрели на меняющее цвет пламя, пока оно вновь не стало желтым. Стивенс обошел нас, предлагая бренди, и мы отдали ему его рождественский гонорар. В какой-то момент во время этой церемонии я услышал звон монет, переходящий из рук дающего в руки получателя; в другой раз при свете огня я увидел тысячную купюру. В обоих случаях Стивенс был одинаково почтителен и корректен. Вот уже десять лет, немногим больше или меньше, прошло с тех пор, когда я впервые переступил порог 249Б вместе с Джоржем Уотерхаузом, и в то время как многое изменилось в мире снаружи, ничего не менялось здесь внутри. Казалось, что Стивенс не постарел не то, что бы на один месяц а даже ни на один день.

Он удалился в тень, и на мгновение воцарилась абсолютная тишина. Мы слышали даже, как шипел кипящий сок на дровах в камине. Эмлин Маккэррон смотрел в огонь, и мы проследили за его взглядом. Языки пламени казались особенно неистовыми в этот вечер.

Я почувствовал себя загипнотизированным огнем. То же самое, как я предполагаю, должен был ощущать и пещерный человек, породивший нас, сидя у костра в то время, как ветер гулял и завывал вокруг его холодной пещеры. Наконец, не отводя глаз от огня, немного наклонившись вперед и соединив руки между коленями, Маккэррон заговорил.

II. Метод дыхания

Мне сейчас почти восемьдесят, что говорит о том, что я родился вместе с веком. Вся моя жизнь была связана со зданием, которое стоит прямо поперек Мэдисон Сквер Гарден. Это здание, выглядящее как большая серая тюрьма, является в настоящее время больницей, как должно быть известно многим из вас. Это - больница Гарриет Уайт Мемориал.

Гарриет Уайт, чьим именем она названа, была первой женой моего отца, получившей первый опыт работы сиделкой, когда еще действительно паслись овцы на Овечьем лугу в Центральном парке. Ее статуя стоит на постаменте во дворе перед зданием, и если кто-то из вас видел ее, то, наверное, испытал удивление, как женщина с таким суровым лицом могла посвятить себя столь мягкой профессии. Девиз, высеченный в основании статуи, еще менее располагает к себе: "Нет покоя без боли, поэтому мы определяем спасение через страдание".

Я был рожден внутри этого серого здания 20 марта 1900. И вернулся туда как стажер в 1926. Двадцать шесть - это слишком поздно, чтобы делать первые шаги в мире медицины, но у меня уже была практика во Франции в конце Первой мировой, где я пытался заштопать разорванные животы и доставал морфин на черном рынке, который часто был плохого качества.

Как и все поколение хирургов перед Второй мировой войной, мы были хорошими практиками: и между 1919 и 1928 в высших медицинских школах были зарегистрировано удивительно мало случаев отчислений за непригодностью. Мы были старше, более опытнее и уравновешеннее. Были ли мы также и мудрее? Не знаю, но, несомненно, мы были более циничными. Никогда не случалось ничего подобного той чепухе, о которой пишут в популярных романах о врачах, падающих в обморок или блюющих во время первого вскрытия.

Гарриет Уайт Мемориал также сыграл центральную роль в событиях, которые случились со мной девять лет спустя после моего поступления в больницу. И эту историю я хочу рассказать вам сегодня, джентльмены.

Вы можете сказать, что это не совсем подходящая история для Рождества (хотя разведка произошла как раз в сочельник), но я вижу в ней, какой бы ужасной она ни была, проявление той поразительной силы, которая заложена в обреченных и богом проклятых человеческих существах. В ней я вижу также невероятные возможности нашей воли и ее ужасную и темную силу.

Рождение само по себе, джентльмены, - лишь одна из множества ужасных вещей. Сейчас модно, чтобы отцы присутствовали при рождении собственных детей, и эта мода способствовала тому, что у многих мужчин появилось чувство вины, которого, я полагаю, они не всегда заслуживали (некоторые женщины потом с умением и жестокостью им воспользовались). Это считается нормальным и даже полезным. Однако, я видел мужчин, выходящих из операционной нетвердой походкой, с белыми бескровными лицами. Я видел, как они теряли сознание от криков и обилия крови. Я вспоминаю одного отца, который неплохо держался... только начал истерически кричать, когда его сын пытался проложить себе дорогу в мир. Глаза ребенка были открыты, казалось, что он осматривается вокруг, а затем его глаза остановились на отце...

Рождение - это удивительная вещь, джентльмены, но я никогда не находил его прекрасным. Я думаю, что оно слишком грубо, чтобы быть прекрасным. Матка женщины похожа на двигатель. С зачатием этот двигатель приводится в действие. В начале он работает почти вхолостую... Но с приближением рождения он все набирает и набирает обороты. Его холостой звук становится размеренным гулом, а затем переходит в пугающий рокот. Коль скоро этот двигатель был заведен, каждая будущая мать должна понимать, что ее жизнь поставлена на карту. Либо она родит, и двигатель остановится, либо этот двигатель начнет разгоняться все сильнее, пока не взорвется, неся кровь, боль и смерть.

Эта история о рождении, джентльмены, в канун другого рождения, которое мы празднуем вот уже почти две тысячи лет.

Моя медицинская практика началась в 1929 - слишком плохом году, чтобы что-то начинать. Мой дед оставил мне в наследство небольшую сумму денег, и хотя я и был удачливее многих моих коллег: мне пришлось вертеться, чтобы прожить в последующие четыре года.

К 1935 дела пошли немного лучше. У меня появились настоящие пациенты и некоторые больные, проходящие амбулаторное лечение в Уайт Мемориал. В апреле месяце того года я увидел нового пациента - женщину, которую я буду называть Сандра Стенсфилд, что почти соответствует ее настоящему имени. Это была молодая женщина, с бледной коей, утверждавшая, что ей двадцать восемь лет. После осмотра я понял, что на самом деле она была на три-четыре года моложе. У нее были светлые волосы, изящная фигура и высокий рост - около пяти футов и восьми дюймов. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не излишняя суровость ее черт. В ее глазах светился ум, а линия рта была столь же резкой и решительной как у каменной статуи Гарриет Уайт перед зданием больницы. Имя, которое она указала в карточке, было не Санда Стенсфилд, а Джейн Смит. Осмотр показал, что она примерно на втором месяце беременности. Обручального кольца она не носила.