Журнал «Если» 2007 № 04

Уходящих уже не было видно, одинокий смерчик заглаживал на дороге нечеловечьи следы, когда Больцано, по-прежнему стоящий на пороге, услыхал голос темного мага:

— Ты это знаешь и без меня, но все-таки скажу: раз появился темный чистильщик, то должен быть и светлый, тот, кто сможет обращать дохлую благодать в нечто живое. На юге, где гнездится нетерпимость, откуда приходят изуверские секты, вся земля заляпана благодатью. В том есть и моя вина, но исправить причиненное мной зло может только светлый чистильщик. Не знаю, что способно породить такое чудо, но я буду его искать. Ищи и ты.

— Да.

Теперь они ушли окончательно, и Больцано повернулся лицом к замку. Замок стоял пустой, словно фурункул, вскрытый ножом хирурга. Теперь ему незачем быть таким огромным: скоро пересохнет ров, опадут башни, съежатся стены. Замок перестанет быть твердыней света и превратится в обычный дом, где можно жить. Но это будет завтра, а пока даже неохота возвращаться в пустые залы и неуютные комнаты, со стен которых следят неведомо чьи портреты.

Больцано тряхнул головой, отгоняя несвоевременные мысли, и, возвратив уставшему телу бодрость, быстрой походкой двинулся в сторону Вертебра.

Завтра вновь начнется исполненная борьбы жизнь мага, а пока он явится в городок, где на вечер в зале благородного собрания назначена ассамблея. Он пройдется среди нарядной публики, выпьет в буфете бокал вина, а потом выберет среди местных дам самую симпатичную и приударит за ней, словно полсотни лет назад.

Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто.

Первое послание к Коринфянам.

…Охапку вздохов на скамейке, Мгновенья чудного итог, Аплодисменты шапито И ужин старенькой семейки,

Затем беру вчерашний суп, Пасть рокового чемодана, Колоду карт, где дура-дама Валета-блудня тянет в суд,

Крыжовник, от дождя рябой, Немного страсти, много лени, Истолбенею в удивленьи: Любовь!

Гляди-ка ты! – любовь…

Томас Биннори. «Я не умею о любви».

Ну так что, мастер? Выветрилось?

Староста с жалкой надеждой заглянул в лицо Андреа Муску-люсу: снизу вверх. Не дождавшись ответа, он извлек из-за пазухи клетчатый платок размером с полковое знамя, снял картуз – и начал старательно промокать вспотевшую лысину. Блестящая, гладкая, в окружении редких прелых волосиков, лысина сочувствия не вызывала.

Мода на платки возникла в столице год назад. Начало ей положил заезжий нобилит – щеголь, знаток поэзии и записной дуэлянт Раймонд д'Эстанор. Нет, в Реттии и раньше не пренебрегали этим предметом туалета! Но лишь после д'Эстанора стали носить при себе не один, а целую коллекцию платков. За поясом, в карманах, за обшлагами рукавов; с кружевами и без, льняные и батистовые. Позже, когда мода получила широкое распространение, платки стали повязывать еще и на шею.

Франты спорили, что красивее: «узел висельника» или «мертвый узел». Офицеры-кавалеристы с пеной у рта доказывали, что правильно завязанный платок защищает шею от сабельного удара.

Кое-кто верил.

Однако староста Ясных Заусенцев, поселка строгалей, ничего не знал о причудах столичных модников. Да и то сказать: платок в поселке имелся у него одного, чем он заслуженно гордился.

– С ходу не определишь, – Мускулюс счел выдержанную паузу достаточной. – Проклятие, сударь, штука тонкая. Опутает паутинкой, а на поверку-то паутинка крепче стали! Не кто-нибудь, сам Нихон клал. Великий Нихон!

Тяжкие вздохи строгалей послужили красноречивым ответом. Вокруг собралось человек двадцать. Стояли как бы поодаль, в разговор не встревали, но ловили каждое слово. Казалось, у яснозаусенцев вот-вот отрастут стоячие волчьи уши – чтобы лучше слышать.

«Среди бела дня от работы отлынивают? – вяло удивился мале-фик. – Непохоже на деревенских. Да еще в начале осени! Сельчане в такую пору головы поднять не успевают…»

– Исследовать надо, – подвел он итог. – За тем и приехал: гла-зить. В смысле, глазеть. Астрал просвищу, мана-фактурку пощупаю. Тонкие возмущения, то да сё… Но первым делом – опрос свидетелей.

Староста охнул от изумления.

– Свидетели? Какие-такие свидетели?! Померли все давно. Проклятию сто лет в обед… В смысле, до завтрего цельный век сравняется.

— Юбилей, значит, – усмехнулся высокий гость.

— Убилей, ага. Где ж я вам свидетелей… Или подымать станете?

– Подъем усопших – не мой профиль. Я малефик, а не некрот, – сухо уведомил Мускулюс. – Зато проклятия – как раз по моей части. Потомки свидетелей в деревне есть? Ну, внуки там, правнуки?

– Ясен заусенец, есть…

Староста вдруг начал мямлить, сделавшись подозрительно косноязычным. Глазки его, похожие на недозрелые ягоды крыжовника, забегали с беспокойством.

— Дык какого ж рожна они вам расскажут? Внуки эти?! Все быльем поросло! Где правда, где байки – не разберешь…

— Ничего, разберусь! – заверил Мускулюс. – Или вы хотите, чтоб я вызвал сюда свою дражайшую супругу? И она восстановила против себя полкладбища, дабы получить показания из первых уст? Моя Но-мочка это может. Запросто!

— Дражайшую не надо, – попросили из толпы.

— Мы уж сами…

— Как отцу родному!

— Эй, Юрась! Чего рожу воротишь?

— Твой пращур аккурат его привечал, колдуняку!

— Думал чужой бородой медку загрести?

– Идемте, сударь малефик, – Юрась Ложечник, староста Ясных Заусенцев, сдернул картуз, скомкал его в кулаке и погрозил предателям-землякам: ужо я вас, сволочей языкатых! – Отобедаем, а там и допрос учиним, на сытое брюхо. Ох, Ползучая Благодать, спаси-сохрани! Люди верно гутарят: с моего прапрадеда беда началась. Тоже Юрасем звали, шалопая. В смысле, это меня – тоже… Стал-быть, моей личности и ответ первой держать. Пошли, вон она, хата – недалече… Малефик улыбнулся.

– Я и не сомневался в вашем содействии, сударь.

Он бы никогда в жизни не узнал, что есть такой поселок. Но бывают люди, которым нельзя отказать. Называются эти люди: начальство. А оно, начальство, уж такое непосредственное…

– Заходи, дружок! Присаживайся. Обожди минутку, я сейчас…

В столице давно перевелись самоуверенные болваны, которые могли бы купиться на добродушно-ласковый тон Серафима Нексуса, лейб-малефактора Реттии. Еще бы они не перевелись! Начни вести себя с приветливым старичком запанибрата, устрой интрижку за его согбенной, дряхлой спиной – сам не заметишь, как пойдешь гулять ногами вперед.

Андреа Мускулюс к самоуверенным болванам не относился. Перед главным вредителем королевства он до сих пор испытывал благоговейный трепет. Даже зная, что старец к нему благоволит – трепетал. Поэтому он тихо присел в «гостевое» кресло и затаил дыхание – дабы, упаси Нижняя Мама, не потревожить занятого важным делом Серафима.