Array Журнал «Полдень XXI век» - Полдень XXI век 2003 №5-6

— Милый, ты не должен на них обижаться. Пойми: в нашей семье никогда не было мужчин. Никогда.

Потрясенный, он не знал, что возразить. И — как понять, каким это образом появилась на свет его обожаемая Шарлотта да и сами мама с бабушкой. Вообще-то, глядя на Шарлотту, он вполне мог допустить ее неземное происхождение. Но теща и ее мать?! Конечно, букли, музыка и все такое прочее, но ведь не пальцем же их, черт возьми, делали! Так он дерзко подумал, но вслух, разумеется, не произнес ни слова. Только вздохнул.

Вид у Вертера был, вероятно, все же достаточно ошалелый. Во всяком случае, Шарлотта все так же шепотом терпеливо объяснила ему, что своего отца она не знает, мамочка встретилась и рассталась с ним в санатории, где лечилась от искривления позвоночника (хоть позвоночник у нее все-таки был, и то легче!), он был женат и уехал к своей семье в Москву или еще куда-то, как только закончился срок пребывания в санатории. А мама, вернувшись и осознав, что ждет ребенка, решила, что это — Божий перст: лучше ребенок без отца, чем одинокая старость. И — вот… Так что все к лучшему — чужого мужчину в доме бабушка все равно бы не потерпела, а ее собственный родной человек, то есть родной дедушка Шарлотты, пал смертью храбрых на войне, куда отправился через три дня после свадьбы с бабушкой, обещавшей ждать его до гроба, похоронка долго ждать себя не заставила, а мама Шарлотты появилась на свет ровно через девять месяцев после отбытия дедушки.

— Ясно, — молвил потрясенный Вертер, продолжая по инерции гладить шелковую коленку жены, — ясно… Но тогда… тогда… как же они решились принять меня?

Вертер пролепетал это, понимая, какая лежит на нем огромная ответственность за весь мужской род, и холодея от этого.

— А я убедила их, что ты… не такой. Ну… не — как все, а как мы, — радостно ответила Шарлотта, приникая к его плечу своей белокурой головкой, — так что смотри, не подведи.

Тут, погрозив Вертеру пальчиком, она ушла, тем более, что из кухни уже дважды раздалось: «Девочка, твой утюг!».

Ушла. А Вертер впал в глубокую задумчивость. В самом деле: как оправдать, как доказать, что он, и в самом деле какой-то не такой, особенный, достойный жить среди этих почти бесплотных, возвышенных существ? Он поклялся себе, что сделает все для счастья возлюбленной. Но вот беда. Имелась еще одна проблема, и проблема нешуточная, хотя и много более приземленная, чем супружеские объятия. И как решить ее, Вертер не мог себе представить.

А дело в том, что в квартире, где он теперь жил, помимо двух комнат, кухни, ванной, где по утрам (как раз, когда надо спешить на работу!), а также и вечером, перед сном, подолгу плескались пожилые наяды, имелась еще уборная. Или — туалет? Вертер не знал, как называется в его новой семье это мало престижное место. Не знал потому, что на такие темы его интеллигентные родственницы не только не говорили — он вообще (вот ведь что поразительно!) ни разу не видел, чтобы кто-нибудь, включая Шарлотту, посещал это заведение. Он и раньше обращал на это внимание, но как-то не сосредоточивался, стараясь, конечно, сам не ходить туда лишний раз на глазах у всех. Но теперь он впервые всерьез задумался об этом, и проблема показалась ему огромной и почти неразрешимой. Что, в самом деле, думают все они, когда, сидя в гостиной, слышат, как из-за тонкой двери напротив доносится, перекрывая звуки Девятой симфонии Бетховена, торжествующий звук падающей струи, а потом наглый рев воды, спускаемой из сливного бачка. А если… если речь идет… не только о струе? Страшно себе представить, что могут они услышать и что подумать. И — какими взглядами обменяться. Хотя порой закрадывалась мысль, что небесные эти существа и не слышали никогда подобных хамских звуков, не говоря о том, чтобы (ужас!) издавать их самим. Ведь, если на то пошло, Вертер ни разу не заметил не то что этого, но даже того, чтобы кто-нибудь в семье просто занимался грубой грязной работой — мыл, например, полы или выносил помойное ведро. Между тем, в квартире всегда царила идеальная чистота — на коврах ни пылинки, паркет блестит, и никакого мусора. Чудеса…

С этого дня и начались подлинные страдания молодого Вертера.

Уборка — дело десятое. А вот максимум физиологических отправлений он старался совершать теперь на работе, дополнительно зайдя по дороге домой в уличный туалет, расположенный неподалеку, в парке. Но, как назло, стоило ему переступить порог собственной квартиры, как тут же начинало нестерпимо хотеться туда. Отделаться от этого ощущения и мыслей на сей счет было невозможно. День ото дня ситуация становилась все более острой и мучительной. Что было делать? Вертер терпел, чувствуя, как готов разорваться его мочевой пузырь, как к тому же омерзительно вздувается живот, особенно после обеда. Сказать Шарлотте и попросить совета? Да лучше смерть! Ведь и она… она — теперь он проследил и убедился — никогда не ходит туда. И она сказала матери с бабушкой, что он, Вертер, не грубый мужлан, а особенный, такой, как они… Боже!

Он старался поменьше есть и почти не пил. Он придумывал себе разные дела вне дома — сбегать в магазин, срочно встретиться с сослуживцем у метро, чтобы передать документ. Просто пройтись, потому что разболелась голова.

Страдая от тоскливо-укоризненных взглядов жены, считавшей, видимо, что его отлучки могли бы стать их совместными прогулками, Вертер тем не менее буквально скатывался по лестнице и мчался в парк к заветному туалету. Отведя там душу, он долго мыл руки, выходил в парк и еще с полчаса прогуливался по аллеям, чтобы успокоиться и зайти в туалет еще раз — уже не второпях. И только потом шел домой.

В туалете его уже знали. Пожилая женщина, продающая салфетки и бумагу, встречала его приветливо, почти как родного. И чем дальше, тем больше чувствовал себя Вертер в этом небольшом домике спокойней и уютней, чем — стыдно признаться! — дома, рядом с горячо любимой Шарлоттой.

Отношения с ней, надо с грустью сказать, стали потихоньку портиться. К каждому уходу Вертера она относилась настороженно. Регулярно спрашивала, куда он так спешит, зачем, необходимо ли это и не может ли он все-таки взять ее с собой — ей так хочется подышать свежим воздухом перед сном. Говорилось все это, разумеется, ангельски-кротко, и от этого Вертер чувствовал себя не просто грубым мужланом, но еще и лживой свиньей. Изменщиком. В конце концов, получалось, что он готов променять любимую на уличный туалет. Позор.

Но особенно тяжко было все-таки по ночам. Страстное желание обнять Шарлотту к трем часам, когда утихали симфонии за стеной, вытеснялось еще более страстным стремлением — туда. Но стоило Вертеру, бесшумно поднявшись с супружеского ложа, попытаться проскользнуть босиком через гостиную, где, кто надо, уже храпел, а кто надо, сопел, как с одной из постелей (а то и сразу с обеих) слышалось заботливое: