Александр Громов - Мягкая посадка

Ага, теперь — внимание! Вплотную к пленному медленно подходит Сашка, и забрало у него уже затемнено, лица не видно. Походка хищная. Тоже решил отвести душу?

Сашка неожиданно издает странный звук — и пленный тут же вздрагивает всем телом. Звук, начавшись с низкого утробного рычания, проходит по очереди все стадии ворчания и пришепетывания и оканчивается пронзительным взвизгом. У меня закладывает в ухе, а адаптант вздрагивает еще раз. Потом начинает мычать. Тихонько и жалобно, одним носом. Сашка из-под забрала сплевывает ему под ноги.

— Отойдем-ка, Сергей.

Сколько угодно. Даже с удовольствием: происходящее мало-помалу начинает меня занимать.

— Ты с ним разговаривал? — спрашиваю.

— Ты же видел.

— Видел, — говорю. — В первый раз сам видел, как человек разговаривает с адаптантом. С ума сойти, есть же доказательства, что это невозможно. Правда, Бойль утверждает… — я спохватываюсь и замолкаю на полуслове. Про Бойля это я зря. Напоминать о Бойле совершенно незачем.

— Так что же утверждает Бойль?

— Да нет, ничего особенного… Он думает… думал, что для человека с особой, чрезвычайно редкой психической организацией… не помню, как она называется… в общем, для такого человека изучить способ общения стайных адаптантов не труднее, чем овладеть иностранным языком… То есть, иностранным языком из другой языковой семьи. Может быть, даже легче.

— Так оно и есть. Ты хочешь знать, что он сказал?

Хочу ли я? Естественно.

— Ком дерьма. О дислокации ближайших стай сообщить не может или не хочет. Он потерял свою стаю, к другой не прибился и теперь от полного отчаяния канючит, спрашивает, не примем ли его мы.

— В нашу стаю? — Я усмехаюсь.

— В нашу стаю.

— А ты не спросил его, почему стаи никогда не грызутся друг с другом? — интересуюсь. — Или их кто-то координирует?

С минуту Сашка смотрит на меня темным своим забралом.

— Вот именно это я и хотел бы выяснить…

— А он что?

— Мерзавец не понимает вопроса. — Сашка опять сплевывает. — Отребье, шестерка. Пусть им занимаются в Экспертном Совете, это их прямое дело… Ты мне не хочешь рассказать, как тебе было в госпитале? У меня есть пять минут.

Конечно. Для Сергея Самойло у него всегда есть пять минут. Лучше бы не было. Оглядываюсь на ребят — те кучно стоят в стороне и ни черта не боятся. Всякому в отряде известно, что против нас стоит особенная стая, до девяти примерно утра она никогда не проявляет активности, если ее к этому не вынуждают. У каждой стаи свой характер, как у человека. А за три квартала отсюда — идет бой.

— А что госпиталь? — рассказываю я в сотый раз. — Лежишь себе, рука на блоке в каком-то перпетуум мобиле с винтами, да еще мажут ее такой дрянью, что потом целый день чешется. Охраны нет, оружия нет — лежишь в полной беспомощности и дрожишь, когда дверь хлопает, и почесаться нельзя, а за окном, естественно, стреляют… Один так с ума сошел. В общем, веселое времяпровождение.

— Сам виноват, — выносит вердикт Сашка. — Герой. Не знал, что надо делать?

Я молчу. Знал, конечно. Знал я, что мне надо было делать, знал, кому сообщить и каким каналом связи воспользоваться. Все необходимое имелось в машине. Весьма вероятно, что через десять минут стаю разметали бы в пыль, стая перестала бы существовать — о предраспадных возможностях нацбеза я был худо-бедно осведомлен. С меня бы и волос не упал. И взяли бы живьем верхушку стаи для надобностей, недоступных доцентскому пониманию, тут нет никаких сомнений. И даже выразили бы соболезнование, помогая мне вынуть из петли окоченевший труп.

— Операцию ты провалил, — Сашка безжалостен. — Вывел себя из строя на полтора месяца. Бойля упустил. Пытался отказаться перейти в Экспертный Совет…

— С особой дерзостью и цинизмом, — не выдерживаю я.

— Что?

— Да так. Знаешь, была когда-то такая формулировка в судебных определениях: с особой дерзостью и цинизмом. Мне нравится.

— Вот именно: с особой дерзостью. И с этим… Правда, потом ты с блеском провел операцию «Гвоздь в ботинке», но имей в виду, что это тебя не оправдывает. Нисколько.

Я молчу. Что мне сказать? Он знает обо мне если не все, то многое, а я о нем ничего — наблюдается между нами такая анизотропия, и отбиваться мне нечем. Остается открыть кингстоны и тонуть.

Но я еще побарахтаюсь.

— Бойль тебя в госпитале не навещал?

— Нет. Ты уже спрашивал.

— Бойля я тебе не прощу, — спокойным голосом говорит Сашка, — это ты помни. Теперь доложи по основной теме…

Что Сашка хорошо умеет — это вызывать у агентов рефлекс отвисания челюсти. Ну, пусть отвисает. Я ей еще помогу.

— Я считал, что основная тема давно закрыта…

— Вот как?

Не вижу, какой взгляд у Сашки под забралом. Но могу представить.

— Запомни: тема для тебя закрыта только тогда, когда тебе приказывают ее забыть и заняться другим делом. Насколько мне известно, я тебе этого не приказывал. Основная тема для тебя была и остается основной, ты меня понял?

— Но ведь обстановка же изменилась…

Трудно Сашке с дилетантами.

— Ты знаешь, какие структуры государства распадаются в последнюю очередь? — скучным голосом осведомляется он.

Это я хорошо знаю. Хотя никто не объяснил мне, почему иначе не бывает.

— К твоему сведению: тот, за кем мы охотимся, скорее всего находится среди нас.

— В нашемотряде? — ошарашенно спрашиваю я, а сам все еще не могу поверить, и вид у меня, должно быть, глупейший.

— В Экспертном Совете.

Нет, не верю. Не может быть. Судорожно глотаю липкую слюну.

— Откуда информация?

Знаю, что не ответит. Но почему бы не спросить?

— Заберешь пленного, — говорит Сашка как ни в чем не бывало. — Его уже обыскивали, но ты все равно проверь, он мне что-то не нравится. Отведешь его куда надо, дорогу помнишь? — Это ирония.

— Вацек сбегает, — возражаю я. — Я бы еще тут побыл.

— Нет, — Сашка в третий раз сплевывает. — Юшкевича я тебе не дам. И запомни: ты мне здесь не нужен, ты мне нужен в Экспертном Совете. Все. Иди выполняй.

Иду. Оружия у пленного, конечно, нет, но для проформы хлопаю феномен природы по рукам и бокам, лезу пальцами в жуткий и вшивый его колтун, отчего боевое охранение брезгливо воротит носы и плюется. Термоперчатки, ясное дело, придется выбросить. И это я Сашке тоже запомню.

— Пошел!

Не понимает, хоть и феномен. Толкаю его автоматом: иди, мол, сука, пристрелю. Ага, теперь понял. Плетется — нога за ногу. Я следом. Идиотская обязанность, идиотская киношная роль: затерявшиеся в снежной пустыне арестант и зверь-конвойный… Ладно, побудем зверем. Чувствую затылком провожающие взгляды и злюсь. Интересно, насмехаются надо мной или, наоборот, сочувствуют? Я им посочувствую, я им так, мерзавцам, посочувствую… Провалитесь вы со своим сочувствием, забудьте о нем, о себе больше думайте, не обо мне — только о себе, нас с вами, ребята, уже которое поколение подряд пытаются научить думать только о себе на благо государства, да ведь мы же люди с рефлексами: ладонь к козырьку — фигу в карман, оба действия строго синхронны, противоположны и описаны Ньютоном — но зато когда фигу обнаруживают и заставляют вынуть, вместо нее почему-то всегда вынимается автомат… Насколько я знаю, Ньютон такого не описывал.