Григорий Гребнев - Арктания (Летающая станция)

11 Биение сердца Татьяна Свенсон сидела между двумя койками. Справа лежал Ветлугин, слева, опустив ноги, обутые в мягкие комнатные туфли, сидел дед Андрейчик. В этой палате они лежали вдвоем: Владимир Ветлугин и его тесть. Здесь было тихо и уютно. На подоконнике стояли цветы и маленький аквариум с красивыми амазонскими рыбками-полумесяцами. Все трое молчали, и оттого больничный уют, тишина, цветы и даже ярко раскрашенные рыбки в аквариуме казались печальными, как тишина, цветы и яркие огни на похоронах. Татьяна Свенсон, Ветлугин и дед Андрейчик думали каждый по-своему, но все об одном и том же: о погибшем мальчике. - Я все же не пойму, - сказала Татьяна, - почему Ирина не сказала ему в тот день, что будет буря? - Откуда ей знать, что он такое выдумает? Это я, старый осел, знал о его затеях и молчал, - сокрушенным тоном произнес дед Андрейчик. И снова наступила тягостная тишина. Молчание нарушил Ветлугин. Он будто рассуждал вслух: - Это преступление... Дед Андрейчик взглянул на него вопросительно. - Ты о чем? - Это преступление, - словно не расслышан вопроса, продолжал Ветлугин. Он поднял над одеялом свои забинтованные руки. - Подарить ребенку самолет и разрешить ему летать у полюса, где погода меняется каждые полчаса... Ветлугин приподнялся на локтях. Татьяна Свенсон с тревогой взглянула на бледного взлохмаченного начальника "Арктании". - Владимир Андреевич, что с вами? Он подержался еще немного на локтях и вновь опустился на подушку. - Не в полюсе дело, а в. том, что мы с тобой ротозеи, - ворчливо сказал старик. Затем добавил уже более примирительным тоном: - А я все-таки надеюсь на этого профессора. Если бы он не был так уверен, он не взялся бы за это дело. Факт... В наступившей тишине явственно послышались шаги за дверью. Кто-то прошел по коридору и снова вернулся. Это прошла Ирина. Уже пять часов подряд, прижав ладони к щекам, ходила она по коридору взад-вперед мимо белой двери, на которой висела дощечка с надписью: "Операционная". Тут же в коридоре рядком стояли журналисты, жадно прислушиваясь к таинственным шорохам за дверью операционной. Пригорюнившись, сидели в конце коридора няньки. Но Ирина ничего этого не замечала. Она запомнила одно: там, за белой дверью, лежит ее мальчик, ее Юра. Он мертвый. Над его трупом хлопочут какие-то люди в белых халатах. Они хотят оживить Юру. Они могут оживить его. Но могут и не оживить. Это опыт. И перед глазами молодой женщины возникала величественная голова профессора Британова. Ирина вновь и вновь до мельчайших подробностей вспоминала, как распахнулась дверь, как вошел вот в этот коридор седовласый, похожий на какого-то северного Зевса старик. Пар клубился вокруг его серебряной гривы. Зычным голосом (будто врач, пришедший с визитом к ребенку, больному коклюшем) он спросил: - Ну, где тут умерший? Она, Ирина, так растерялась тогда, что ни слова не могла вымолвить. Только испуганными глазами проводила Британова и его ассистентов в операционную комнату. На минуту вспомнилось: "Но почему же у Юры черная рука, не покрытая льдом?.." Кто-то окликнул ее: - Рина! Ирина вздрогнула и остановилась. Перед нею стояла Татьяна Свенсон. - Рина, присядь. Ведь ты свалишься так. Ирина вздохнула, повела плечом и опять пошла по коридору мимо насторожившихся корреспондентов. Внезапно дверь операционной открылась. Молодая белокурая ассистентка вышла, прикрыла за собой дверь и, сняв с лица марлевую маску, спросила: - Корреспондент "Радио-Правды" здесь? Бледный Мерc подошел вплотную к ней и вытянул шею, стараясь заглянуть в приоткрытую дверь, но его отстранил высокий плечистый юноша в золотистом костюме. - Я от "Правды", - сказал он. - Профессор разрешил вам установить микрофон. Наденьте халат, маску и войдите. Ирина стояла в отдалении. Она хотела поймать взгляд ассистентки, но та, опустив глаза, ушла. * * *

В этот необычайный день на устах всего человечества было два имени: "Юра Ветлугин" и "профессор Британов". Люди всех рас и национальностей говорили и думали об одном и том же: об опыте московского профессора, запершегося вот уже несколько часов со своими ассистентами в операционной комнате на острове Седова. Будет ли оживлен замерзший мальчик? Этот вопрос волновал миллионы людей на всех континентах и островах: в странах, окутанных мраком ночи, озаренных первыми лучами утренней зари и освещенных ярким дневным солнцем. Особенно волновались дети. О трагических происшествиях в Арктике они читали лишь в книгах и слышали рассказы стариков, а тут на их глазах стремительно развернулась арктическая трагедия. И потому десятки тысяч малолетних радиолюбителей не отходили от своих комнатных экранов и приемников. Центральный дом пионеров решил устроить коллективное слушание передачи с острова Седова для ребят всего мира. В тот момент, когда ассистентка на острове позвала в операционную корреспондента в золотистом костюме, из московской редакции "Радио-Правды" был дан сигнал в Центральный дом пионеров; и буквально через несколько минут все свободные залы клубов, театров и университетские аудитории во всех городах мира были заполнены детьми. Там, где была ночь, ребят, любивших поспать, будили их сверстники и уводили с собой. Это было явление, невиданное до сих пор на нашей планете: дети, миллионы детей сидели в огромных и малых залах и, затаив дыхание, смотрели перед собой; на сценах, на подмостках, подле университетских кафедр - всюду стояли на тонких столиках маленькие компактные приемники радиофона, и стрелки на их дисках установлены на одну рубрику: "Остров Седова". В 5 часов 35 минут по гринвичскому времени в залах, наполненных детьми, раздался голос корреспондента "Радио-Правды": - Слушайте! Слушайте! Говорит остров Седова. Наш аппарат установлен в комнате, где профессор Британов производит опыт оживления замерзшего мальчика Юры Ветлугина!.. Затем последовала короткая пауза, после которой все тот же ровный голос продолжал: - Слушайте! Слушайте! Появились первые признаки жизни у замерзшего мальчика. Сейчас по его телу прошли сильные конвульсии. Температура повысилась уже до тридцати пяти и одной десятой! Сейчас должно забиться сердце мальчика! Включаю микрофон, соединенный с грудной клеткой. Слушайте! И вот, в глухой тишине огромных залов и аудиторий, переполненных притихшей детворой, стал зарождаться в воздухе легкий шорох. Шорох исходил из радиофонных приемников. Это были даже не удары сердца, скорее эти звуки напоминали легкие вздохи. Но звуки слышались все четче, все ритмичнее, все звонче. И наконец гулкое биение ожившего сердца наполнило все залы, все улицы и площади, весь мир. И дети, собранные в залах и аудиториях, зашумели: они вскакивали, они что-то кричали и размахивали руками. За мощным, в несколько сотен раз усиленным биением сердца слов их разобрать нельзя было, но горящие глаза и пылающие щеки лучше всяких слов говорили о том великом восторге, который переполнял их собственные сердца. Кульминационный пункт этого исторического дня наступил, когда миллионы детей с музыкой вышли на озаренные солнцем и электрическим светом улицы. Они пели быстрые, как скороговорка, песни и пританцовывали на мостовых. Дети несли огромные портреты профессора Британова и Юры Ветлугина вперемежку с большими транспарантами, на которых было написано: