Роберт Шекли - Белая смерть

У дверей ресторана Дэйна и Торнтона встретил усатый метрдотель. Он провел их в главный обеденный зал, где им отвели столик и вручили меню размером со средневековый фолиант. По опыту Торнтон знал, что цены, как правило, прямо пропорциональны величине меню.

К их столику подошел круглолицый лысеющий человек в смокинге. Он улыбался и дружески протягивал руку.

— Дорогой мой мистер Дэйн! Я так счастлив, что вы посетили мой ресторан!

— С полным моим удовольствием, — тепло отозвался Дэйн. Он пожал круглолицему руку. Его улыбка выражала искреннюю приязнь. — Генерал Мендоса, позвольте вам представить мистера Уильяма Торнтона.

Торнтон пожал небольшую холеную, но тем не менее твердую и сильную ладонь Мендосы.

— Быть может, генерал не откажется присоединиться к нам за стаканчиком вина? — вопросил Дэйн.

— Буду счастлив, — ответил Мендоса, садясь за стол. — Но я больше не генерал. Теперь я просто мистер Мендоса. Как вам хорошо известно, мистер Дэйн, искусство войны далеко опередило все мои познания. Теперь мое единственное желание — владеть приличным рестораном в этом прекрасном городе.

За спиной Мендосы появились два официанта. Почти немедленно к ним присоединился распорядитель винного погреба, мрачный старик, одетый в черное и носящий на шее цепь с подвешенным к ней ключом — знак своей должности.

— Что мы будем пить ради такого замечательного случая? — спросил Мендоса. — Шампанское? Мистер Дэйн, мистер Торнтон, вас это устроит?

Торнтон кивнул. Дэйн сказал:

— Во время нашей последней встречи, генерал, мы пили коньяк.

— Помню. И рюмка хрустнула прямо у вас в руке, а? У вас все еще остался шрам?

Дэйн приподнял рукав. По внутренней стороне его широкого мускулистого запястья тянулся нитевидный, едва заметный шрам.

— Как скоро затягиваются старые раны! — промолвил генерал. — Скоро у вас ничего не останется на память обо мне.

— Я всегда помню вас, — ответил Дэйн, — есть у меня шрам или нет. Люди такого калибра, как вы — редкость в этом мире.

— Вы меня ошеломили, — признался генерал. — В самом деле. Но вы всегда были щедрым человеком.

Торнтон с досадой слушал этот нескончаемый поток комплиментов. У него было ощущение, что разговор идет на языке, который он едва-едва понимает. Это действовало ему на нервы. Кажется, все здесь знают всех — кроме него самого.

— Мистер Торнтон — ваш коллега? — спросил Дэйна Мендоса.

— Можно сказать, коллега, — отозвался Дэйн.

Мендоса счел это весьма забавным. Он обратился к Торнтону:

— Вы только посмотрите на него! У нашего мистера Дэйна все — «можно сказать». Он у нас, можно сказать, неуловимый!

Торнтон вежливо улыбнулся, хотя понятия не имел, о чем говорит генерал.

— Да-да, — продолжал Мендоса, обращаясь к нему, — вам не следует обманываться на его счет. О, наш старый добрый мистер Дэйн! Больше всего на свете он любит надевать на себя этакую англосаксонскую маску — спокойствие, вежливость, осторожность. Но под этой неприметной внешностью скрывается пламенная натура, как у истинного латиноамериканца. Вы еще не заметили этого, мистер Торнтон? Вы не заметили, что мистер Дэйн выполняет свою работу — к чем бы она ни заключалась — в столь неподражаемом стиле. с присущим только ему чутьем и размахом?

— Ваш собственный стиль столь же неподражаем, генерал, — заметил Дэйн.

— Ах, — вздохнул Мендоса с наигранной печалью, — я слишком много говорю. Но чего ожидать от уже немолодого эмигранта? Чего ожидать от латиноамериканца, склонного к пространным рассуждениям? И когда ты уже не можешь много делать, остается только много говорить.

Мендоса действительно говорил много; но это многословие не меняло выражения его немигающих кошачьих глазок. Этот полнеющий человек в вечернем фраке сохранял военную выправку. У Торнтона сложилось впечатление, что Мендосе нравится болтать ерунду. Он тщательно культивировал эту клоунскую маску, так же, как Дэйн — свой образ осмотрительного человека.

После вина Мендоса попросил разрешения заказать для них ужин. Они с Дэйном продолжали беседовать. Торнтон решил, что эти двое некогда были близкими друзьями. И происходило это явно в Южной Америке.

— А теперь вы в Майами, — сказал Мендоса. — Можно ли надеяться, что вы задержитесь здесь подольше?

— Зависит от обстоятельств, — ответил Дэйн. — Возможно, что дело вскоре будет завершено. Тогда я должен буду отбыть.

— Это будет печально. Я еще даже не показал вам свой дом. Это чрезвычайно уютное обиталище.

— Уверен в этом, — отозвался Дэйн. — Я хотел бы когда-нибудь взглянуть на него.

— Вам и вашему другу у меня дома всегда рады. В любое время, когда вам позволят обязанности агента ЦРУ.

— Сейчас я работаю на Департамент финансов, — поправил Дэйн.

— Конечно. Я и забыл, насколько вы непоседливы.

— В этом мы схожи.

Мендоса расхохотался.

— Я больше не непоседлив. Поверьте мне, мистер Дэйн, то, что я делал в юности, как будто бы совершал совсем другой человек. Войны и завоевания — иллюзия; куда более ценны покой и ясность. Я испросил американского гражданства.

— Знаю, — кивнул Дэйн.

— Мое единственное желание — остаться здесь и мирно заведовать этим маленьким рестораном. Непоседливость — это болезнь, которую излечивают годы.

— Я не ждал услышать подобное от вас, генерал, — сказал Дэйн. — Несколько лет назад…

— Это были тревожные времена, — поспешно прервал его Мендоса. — Я счастлив, что эти времена позади.

После трапезы Дэйн и Торнтон собрались уходить. Дэйн полез было в нагрудный карман за бумажником, но Мендоса положил ладонь на его руку.

— Нет, мистер Дэйн, оставьте это удовольствие мне.

— Благодарю вас, генерал, но я настаиваю на том, что платить должен я.

— А я отказываю, — возразил Мендоса. — Вы платили в прошлый раз. В Каракасе, помните?

Дэйн улыбнулся и кивнул.

— На этот раз удовольствие причитается мне, — сказал Мендоса.

— И что вы о нем думаете? — спросил Дэйн на обратном пути в отель Торнтона.

— Трудно сказать, — отозвался Торнтон, помолчав несколько секунд. — Он много говорит.

— Он нервничал.

— И он, кажется, хорошо вас знает.

— Можно сказать, что знает.

— «Можно сказать!» «Наш старый добрый мистер Дэйн!» Он на самом деле был генералом?

— О да. При Пересе Хименесе он был большим человеком в Венесуэле. Он командовал одной из немногих армий, которые не были разбиты при первом же натиске повстанцев. После того как борьба стала безнадежной, он отступил из Каракаса в Баранквилью. Это был впечатляющий маневр. Если бы у Хименеса было еще два таких генерала, он остался бы у власти.

Дэйн помолчал несколько минут. Машина свернула на 79-ю улицу.