Аександр АБРАМОВ - Повести и рассказы

– Здрасьте, дяденька, – пропищала Финдиляка. – Что это вы такой грустный?

– Заметно?

– Еще как!

Истомин плюхнулся на облезлую садовую скамейку, а Финдиляка устроилась верхом у него на коленке – этакий синий апельсинчик с ногами, существо фантастическое, не исключено – инопланетянин, загадочный обитатель неопознанного летающего объекта, незримо присевшего в окрестностях Переславля-Залесского.

Истомин, помнится, будучи в городе Париже в творческой командировке, смотрел нашумевший фильм про несчастного инопланетянина, гонимого взрослыми и обогретого лаской ребенка. Так тот, из фильма, вполне мог назваться дальним родственником Финдиляки: что-то у них общее было…

А что, собственно, общее? Только одно: никого из них в природе, в реальности, не существовало. Так, мираж, зыбь, пустая игра прихотливого воображения…

– Ты инопланетянка? – глупо спросил Истомин.

– Хорошо бы! – погрустнела Финдиляка. – Тогда бы я прославилась… Нет, дяденька, я просто рисунок. Смешной, верно? – И она опять заулыбалась в полрожицы: настроение у нее менялось мгновенно.

– Смешной. Кто нарисовал?

– Одна тетенька.

Вот тебе и раз! Значит, автор пометок на полях – женщина… Истомин еще больше расстроился: ладно бы мужик изгалялся – чего с него взять? – но женщина… Пренебрежение женщин Истомин переносил куда болезненней.

– Молодая?

– Что считать молодостью? – философски заметила Финдиляка. – Вот ты, например, молодой?

– Средних лет симпатичный мужчина, – похвастался Истомин.

– Ой-ой-ой, симпати-ичный… – иронически протянула Финдиляка, задрала ногу и почесала ею голову в районе банта. – Хвастунишка… А тетенька помоложе. Красивая-а-а!..

У Истомина появилось жгучее подспудное желание познакомиться с красивой молодой тетенькой.

– А она местная? – вроде бы невзначай поинтересовался он.

– Была местная. А потом уехала работать на остров Шикотан.

– А-а-а, – малость разочарованно пропел Истомин. – Чего ж она с книгами так обращается?

– Как так?

– Рисует на них. Слова всякие пишет.

– Не знаю, – помотала головой Финдиляка. – Понравилась, наверно. Или не понравилась… Да нет, скорее она о книге вовсе не думала, иначе бы меня не нарисовала.

– Какая связь? – не понял Истомин.

– Для нее – прямая. Она меня рисовала всегда, когда чему-то радовалась. Обрадуется и нарисует. На бумажке, на книжке, на песке. Или на зеркале – помадой. Но ты не расстраивайся: наверно, она твоей книжке обрадовалась.

– Может, она чему другому обрадовалась? – засомневался Истомин. – Может, муж пришел?..

– Она не замужем. Только женихалась.

– Слово противное, – поморщился Истомин.

– Почему? – Финдиляка вытаращила на него глаза-блюдца, часто-часто замигала. – Нормальное. Все так говорят. К ней подруги приходили, с фабрики, так только и слышно: эта женихается, и этот женихается. И все радовались.

– А ты где была?

– Везде. И в книге, и в тетрадке, и на зеркале… Да-а, вспомнила: она твою книгу вслух читала!

– Да ну? – приятно изумился Истомин. – Подругам?

– Ага. Не всю, конечно, а кусочками.

– Не помнишь, какими?

– Там, где про мужчин написано. Что они всю тяжелую работу женщинам уступили, что они ленятся, что они не любят зарабатывать деньги, что они детей не воспитывают… Я правильно называю?

Истомин писал о грустных явлениях излишней эмансипации прекрасного пола и – как следствие – все прогрессирующей феминизации сильного. Писал страстно, приводил конкретные примеры из жизни – чужой, вестимо! – и конечно же, Финдиляка несколько упрощала его мысли. Мягко говоря…

Но в сути она не ошибалась.

– Правильно, – подтвердил Истомин.

– Ой, здорово! – обрадовалась Финдиляка. – А я забыть боялась… И еще она читала про женщин. Что они рвутся во всем обскакать мужчин, что они забыли про женские обязанности, про дом, про мужей…

Истомин перелистывал купленную книгу и видел, что пометки «Верно!», «Логично!» и «Что-то есть…» намалеваны как раз в тех местах, о которых говорит Финдиляка.

Но ведь были и другого рода пометки, и больше их было, много больше…

– А где она не радовалась? – Истомин употребил любимый термин Финдиляки.

– Не знаю, – закручинилась Финдиляка, – она ж те места вслух не читала… Хотя, – Финдиляка вновь расцвела улыбкой, – она сердилась, что ты обвиняешь только женщин. Говорила, что во многом как раз мужики виноваты. И что много одиноких женщин, что они просто вынуждены эма… энсипи… – она запнулась.

– Эмансипироваться, – подсказал Истомин.

– Вот-вот, – закивала Финдиляка, – то самое. Вынуждены работать, зарабатывать, воспитывать детей в одиночку, потому что нет мужей… – Она собралась с духом и выпалила явно чужую фразу: – Вынуждены утверждать себя на работе, поскольку дома у них нет, вот!

– Красиво загнула, – согласился Истомин. Он знал, что Финдиляка, то есть неведомая ее изобретательница, права. Увлекшись письменной борьбой с женской эмансипацией, обвинив женщин во всех смертных грехах, он впопыхах не учел целого ряда, как говорится, смягчающих обстоятельств. И того, что баб одиноких не считано. И что работать как вол приходится потому, что мужниной зарплаты на жизнь не хватает, а он – зачастую! – и не стремится зарабатывать больше, его вполне устраивает семейное «равенство». И что домашние заботы – если есть дом, Финдиляка верно подметила, – падают в основном на женские плечи: и в магазин сбегай, и постирай, и приготовь, и уроки проверь. А когда? Да после службы, после трудовых побед в институтах, на заводах, в конструкторских бюро, где, к слову, мужики тоже крутятся. Только, отстояв свои вахты, они к телевизорам мчатся, а не в ясли или в универсамы… Кстати, и ясли и детсады у нас – прямо скажем… И в универсамах после шести тоже, знаете ли… Словом, надо бы диалектически к проблеме подойти, а Истомин не захотел, Истомин усмотрел корень зла лишь в нелепом желании женщины доказать, что она тоже человек, простите за вольность формулировки. Сколько он писем тогда получил – и все от женщин. И злые были письма, с хамством, и толковые, горькие. Разные. А вот и еще одно посланьице – Финдиляка…

– Ты меня извини, – потупилась Финдиляка, – но я все скажу… Она даже плакала, когда книгу прочла. Она говорила, что автор, то есть ты, – трепач, что ты любишь только себя, а женщин не уважаешь и не хочешь понять. Что ты и в женщинах свое величество любишь, это ее слова… Что твоя книга – сплошное самолюбование, как перед зеркалом, и не надо было ее издавать, потому что после нее только хуже. Потому что все станут думать, будто женщины дрянные, а мужчины несчастные… И еще – ты не обижайся! – она сказала, что ты совсем не знаешь жизни, а смеешь учить жить… Ой, ты не обиделся?.. Это ж не я, это ж она, а она уехала… а я даже не понимаю, про что говорю. Я же на последней странице нарисована, а там только оглавление рядом…