Аександр АБРАМОВ - Повести и рассказы

Вот ей-то и бросилась звонить Наталья, пока Стасик отмачивал в бадусане стойкий запах индустриальной реки.

Ленка оказалась дома и с интересом выслушала сбивчивый рассказ подруги. Ленка вообще любила леденящие кровь истории с хорошим концом. В данной истории конец, на ее взгляд, был просто замечательным.

– Чего ты квохчешь? – спросила она Наталью. – Мужик цел? Цел. Машину починить можно? Можно. Живи и радуйся.

– Я и радуюсь, – всхлипнула от избытка чувств Наталья. – Только Стасик какой-то…

– Какой? Ненормальный?

– Ага…

– Дура! В медицине надо разбираться!.. Эпилептиформное расстройство сознания может произойти и с тобой, и со мной, и с кем угодно. Подумаешь – событие: сознание отключилось! Стасик об этом никогда и не вспомнит. Здоров он, здоров, не ной, старая. А вернется Игорь – проконсультируешься на всякий пожарный… Мне приехать?

– Не надо, – по-прежнему гундосила Наталья, страстно желая верить добрым словам Ленки и почему-то боясь им поверить. Почему? Из суеверия, вот почему. Все мы, надеясь на что-то, суеверно твердим: не выйдет, не выйдет, не выйдет. Заговариваем зубы нечистому. – Я тебе завтра позвоню, ладно! Ты с утра дома?

– Дома, где еще. Только позвони, слышишь? А то… – Угроза была абстрактной, своеобразная форма успокоения.

А тут и Стасик из ванной вышел – благостный, чистый, в девственно-белом махровом халатике.

– Кушать хочешь? – бросилась к нему Наталья. – И коньяк там…

– Спасибо, мамуля, – по-прежнему нежно отвечал Стасик, обнимая Наталью одной рукой, подманивая другой Ксюху и тоже обнимая ее, несколько сопротивляющуюся незапланированной ласке. – Спасибо, единственные вы мои, только кушать я не хочу. Переутомился, наверно. Я бы лег, если ты, мамуля, не возражаешь.

– Господи! – вскричала Наталья. – Да что же с тобой случилось?

– Устал я, – объяснил Стасик, не сумевший или не пожелавший вникнуть в глубину вопроса, поняв его поверхностно, в первом приближении.

И Наталья, решив, что объясняться с мужем сейчас не только не гуманно, но и бесполезно, пустая трата сил и времени, проводила его в спальню и уложила на супружеский одр. Свет погасила, шторы задернула: спи, непонятный мой…

И Стасик уснул.

А Наталья тихо-тихо закрыла за собой дверь спальни, вышла в гостиную, уселась в зеленое плюшевое кресло перед телевизором. Точно в таком же рядом сидела Ксюха. Телевизор не включали, боясь, во-первых, разбудить отца и мужа, а во-вторых, не до телевизора им было, не до старого фильма, идущего по второй общесоюзной программе.

– Что будем делать? – спросила Наталья в слепой надежде на внятный ответ.

Но откуда ему родиться, внятному?

– Поглядим, – философски ответила Ксюха. Она в отличие от матери не склонна была чересчур драматизировать ситуацию. – Утро вечера мудренее…

Как видите, В. И. Даль своим мудрым трудом заразил не только Стасика.

Утром Стасик проснулся раненько – часиков эдак в восемь с копейками, а для него, продирающего глаза, когда трудящиеся уже вовсю создают материальные ценности, восемь утра – время непостижимое.

– Мамуля, – закричал он, поскольку Натальино место пустовало, – мамуля, ты дома?

Наталья возникла на пороге спальни и тоже задала вопрос:

– Как ты себя чувствуешь?

Ее появление и было, по сути, ответом на праздный интерес Стасика, поэтому он ничего переспрашивать не стал, а Натальино любопытство, в свою очередь, развернуто удовлетворил:

– Я себя чувствую хорошо. А почему ты не ушла?

Тут требовалось точное объяснение.

– Я поменялась с Бабкиной, выйду в эфир вечером. Я боялась уйти, пока ты спал, – сказала Наталья.

– Почему? – удивился Стасик. – Что-то случилось?

Он рывком поднялся с постели, мимоходом выглянул в окно – там гулял по желто-красно-зеленому Сокольническому парку жаркий и беспечный сентябрь, вовсю притворялся летом, – и оседлал велоэргометр, стоящий в углу перед зеркалом. Стасик крутил педали и смотрел на себя в зеркале: хорошо отражение выглядело, находил он, сильно, стройно, загорело, волосато, мужественно, хотя и несколько седовато, но седина бобра украшает.

– Ты что, ничего не помнишь? – Наталья представила себе длинные коридоры больницы имени Ганнушкина, толпы психов в мышиных халатах и своего несчастного мужа, почему-то одетого в парусиновую смирительную рубаху. Воображение у нее было быстрым, богатым и лишенным всяких логических ограничений. В самом деле, если Стасик – псих, то ведь не буйный! Тогда при чем здесь смирительная рубаха?..

– А что я должен помнить? – весело спросил Стасик, наяривая педалями, уже десятый километр откручивая. – Мне сегодня в ГАИ, за правами. Но я не пойду.

– Почему? – В голосе Натальи появились нотки недовольства.

Вот она, пресловутая женская логика! Только что до истерики волновалась, считая, что муж про все забыл – и про аварию, и про путешествие в одних носках по Яузской набережной, и про несвойственное ему всепрощенчество накануне вечером: «Спасибо вам за то, что вы есть…» А теперь, убедившись в здоровой и по-прежнему цепкой памяти Стасика, она готова была возмутиться его безразличным, или, выражаясь иностранно, ноншалантным отношением к происшедшему. Иными словами, так: если ты болен – я в панике, я страдаю, я всю себя отдам на алтарь твоего здоровья; но коли ты в здравом уме, то какого лешего не рвешься к активным действиям, кои, как известно, промедления не терпят?

– Мамуля, – улыбался Стасик, качая эргометром икроножные мышцы, выезжая, по-видимому, за окружную дорогу и вдыхая незагазованный и чуть пьянящий воздух родного Подмосковья, – любимая моя, ну на кой ляд мне эти игры? Зачем мне права?

– Водить машину, – точно ответила Наталья.

– Не стану я ее водить. Я же сказал: не сяду в нее. Я ее боюсь. Гори она ясным огнем!

– Как гори, как гори? – взволновалась Наталья. – По-твоему, так ей и стоять – битой?

– Продадим под пресс, – безмятежно улыбался Стасик, по Ярославскому шоссе проезжая поворот на Подлипки и постепенно приближаясь к населенному пункту Тарасовка.

– Ты с ума сошел! – вскричала Наталья.

От чего ушли, к тому и вернулись: Стасик все-таки сошел с ума. Не так – значит эдак. Впрочем, автор вполне допускает, что Натальино «С ума сошел!»

– не более чем полемический прием, своего рода вызов к барьеру, швыряние перчатки в физиономию обидчика.

Но Стасик перчатки не поднял. Он проехал Тарасовку и на ходу сообщил:

– Я не сошел с ума, мамуля. Я больше не сяду ни в один самодвижущийся агрегат. Я буду ходить пешком. Если тебе хочется медицинских объяснений, назови это транспортофобией.

– Это болезнь, – констатировала Наталья.

– Это болезнь, – согласился Стасик.

– Ты вылечишься, – убежденно сказала Наталья.