Н. Коротеев - Мир приключений 1974

— Тема хоть и старая, но серьезная. — Владыкин потянулся за сигаретами. — Ну что ж… Во-первых, мы с тобой не суд, который определяет меру опасности человека для общества. Точные инструменты и весы — его забота. Это раз. А во-вторых… — Он прикурил от газовой зажигалки. — Вот ты говоришь о двойственности человеческой натуры. Что значит двойственность? Не то слово. Многогранность! Именно многогранность. По-твоему, если человек один раз совершил злодеяние, то и потом тоже только и должен злодействовать? Ходить с мрачным видом и придумывать, что бы еще такое натворить? Так получается?

— Это само собой! Я понимаю… Конечно, не бывает, как бы это выразиться… непрерывных преступников, что ли. Я не о том…

— И людей, совершающих только одни добрые поступки, тоже не бывает, — перебил его Владыкин. — Это были бы не поди, а какие-то схемы, какие-то роботы с заранее заданными свойствами. И жить с такими людьми было бы скучно и противно. Ты вспомни хотя бы уголовников из штрафбата. Помнишь? Какие чудеса храбрости они показывали на фронте! И, заметь, грудью защищали от врага землю, по которой сами в мирное время рыскали как волки. Народ их ловил, сажал за решетки, а они за этот народ потом на смерть шли. Тут, брат, сложный комплекс, не так все просто.

— Война — это особое дело, я понимаю. Тогда был общенародный подъем, у всех естественное чувство патриотизма. Ну, и у воров тоже… А вот в мирное время, сейчас, когда мы заняты будничными делами и на наши души не давят такие грозные события, как война? Как сейчас в человеке могут уживаться рядом добрые поступки и злые? А? Причем, заметь, человек творит добро, рискуя своим благополучием! Вот что непонятно.

Владыкину, вероятно, надоел пустой, беспредметный разговор на абстрактную тему о добре и зле, он с хрустом потянулся и сказал:

— А вот так и уживаются. Как соседи в коммунальной квартире: один добрый, другой злой. Ты лучше вот что… Хороши» следователь должен быть наблюдательным, а ты и не заметил! Как, нравятся? В Военторге купил. Самые модные!

Он легко вскинул ногу, показал новую сверкающую туфлю с широким тупым носком.

— Ты погоди, я серьезно, — отмахнулся Сергей Петрович. — Тут интересный случай. Послушай, что я тебе расскажу…

Утром, подходя к следственному отделу, он увидел у подъезда двух женщин, поджидавших его. Одна была Таня Сиротина, другая незнакомая — просто одетая, немолодая, в цветном платке.

В его крохотной комнатке, куда он их пригласил, женщины осмотрелись. Поразило их окно с железной решеткой. Переглянулись между собой. Затем Таня с ходу начала:

— Не виноват Степан. Может, в чем и виноват, но не совсем. Вы, товарищ, послушайте, как было. Теперь я все знаю, а вот она подтвердит. Это Маша Зыбина, — показала она на женщину в платке. — И еще есть свидетели.

Митин мягко прервал ее:

— Татьяна Акимовна, извините, вы о том, что в Рузе произошло? Как он машину отобрал? Дело в том, что…

— А в чем же еще? Ведь его за это взяли? Вы послушайте. В тот день мы разминулись с ним: я из лагеря, а он ко мне. Не было меня в лагере, понимаете? А там несчастье случилось…

Маша Зыбина, сидевшая рядом с ней на диванчике, вдруг заплакала. Но сейчас же вытерла глаза и, сдерживая, волнение, заявила:

— Вы судить его хотите… а он мне Валюшу спас, дочку. Я за него жизнь отдать готова!

Следователю невольно пришлось слушать. В пионерском лагере в тот день действительно произошла тревожная история. У двенадцатилетней пионерки Вали Зыбиной начался острый приступ аппендицита. Если девочку немедленно не отправить в городскую больницу, где ее срочно оперировали бы, ей грозила смерть. В лагере началась паника. Мальчишки вызвались нести девочку девять километров на раскладушке. Бросились на две ближайшие дороги ловить машины. Но места там глухие, и машин не оказалось.

В это время в лагерь пришел Воронов. Узнав о несчастье, тоже кинулся на поиски машины. Ему повезло: навстречу не спеша двигался «Москвич». Воронов встал посреди дороги, поднял руку. Машина остановилась. За рулем сидел тот самый юноша — сын врача. Не в пример всеми уважаемому отцу, молодой человек оказался бессердечным: узнав, зачем его остановили, заявил, что это его не касается, что он едет по своим делам.

— Вы не знаете Степана — он горячий, ух! — говорила Таня, блестя глазами. — Чуть что несправедливо, сразу вмешивается. А тут такое! Девочка умереть может каждую минуту, а этот мозгляк… Степан, конечно, вытащил его из машины. А тот, дурак, в драку. Это со Степаном-то! — нервно рассмеялась она. — Ну, он ему наподдал как следует. А как вы поступили бы на его месте? По-честному, как?

Она смотрела в глаза твердо, требовательно. Уклониться от ответа нельзя было, и следователь сказал с улыбкой:

— Пожалуй, так же.

— Вот видите! Почему же Степана не выпускают? Того судить надо, а не его!

— Мы с Вален теперь ему по гроб жизни…

Степан доставил девочку в больницу. Машину бросил тут же, напротив подъезда. Почему не рассказал Тане о происшествии? Женщина замялась:

— Как вам сказать? Вы не знаете его, а он такой… если что плохое сделает, всегда сам скажет. А хорошее — молчит. Скромный он, понимаете? Потом бы, может, и сказал, позднее…

— …Вот тебе и двойственность! Или многогранность, — заключил свей рассказ Сергей Петрович и продолжал горячо и страстно: — Подумай сам, он только что совершил кровавый ночной разбой. Он, естественно, боится всякого соприкосновения с милицией. Тем более, он не уверен, что его уже не ищут, не идут по следу. Ты слушаешь меня?

Владыкин кивнул.

— И вдруг решается на подобный поступок! Любой преступник прежде всего думает о своей безопасности. Уж мы-то с тобой это хорошо знаем. Кто ему эта девочка в пионерском лагере? Станет он из-за нее рисковать? Да ни за что! А риск огромный! Ведь узнал же его на улице этот мозгляк, задержала рузская милиция. Могли сообщить в шестой таксомоторный парк. Ведь Таня знает, где он работает. А там его ищет московская милиция… Вот тебе и пожар! Сгорел Воронов, как свеча. Он же мог это все предвидеть? Мог. И все же решился. Как хочешь, а мне непонятно, меня озадачивает это сочетание кровавого преступления и гуманного поступка, эта забота о совершенно чужом ребенке! Рядом улеглись, как две горошины в одном стручке.

— Горошин в стручке не две, а много. Я же говорю, человек существо многогранное. От него всего можно ожидать, — серьезно заговорил Владыкин. — Ты прав, было бы понятно, если бы приступ аппендицита случился у этого, как его… у Андрейки, у сына Тани. Он мальчишку знает, маму его, по все» вероятности, любит. А девочка? Шут его знает, неожиданно для себя вдруг сверкнул одной из своих граней, а? Мог сверкнуть? Парень молодой, в тюрьме сидел за драку, испортился там, но не окончательно.