Артем Абрамов - Чаша ярости: Мой престол - Небо

Ехали по вполне приличной дороге на юг от Медельина в сторону Ла-Эстрельи. С одной стороны дорогу сжимали рыжие горы, с другой - деревья, но ни те, ни другие не посягали на ее ровное полимерное полотно.

– Интересно, давно существует трасса? - вроде бы в никуда задала вопрос Мари.

И сопровождающий их индеец неожиданно ответил на скверном английском:

– Два года. Дорога идет до Боготы и дальше - в Кали. Ездить приходится часто, сеньор Гонсалес не любит летать.

– Сеньор Гонсалес построил дорогу для себя? - не отставала Мари, вежливо перейдя на испанский.

– Для всех, - уже по-испански пояснил индеец. - За проезд по ней не берут денег, а пользуются ею все, у кого есть транспорт. Сеньор Гонсалес считает, что благосостояние страны можно определить по тому, какие у нее дороги. В Колумбии теперь много хороших дорог.

И умолк. Вежливо уел нахальную иностранку.

Иешуа положил ладонь на руку Мари: помолчи, мол. Она замолчала. И терпела до самого финиша, когда свернули с основной трассы вправо - на такое же хорошее шоссе, через пяток километров упершееся в шлагбаум с вышкой на обочине и с колючкой Бруно, тянущейся по верху бетонного, чужеродно смотрящегося здесь забора, в лес - вправо и влево. На вышке торчали два стража, вооруженные крупнокалиберным пулеметом Томпсона, а внизу машины встречал целый взвод одетых в камуфляжную форму бойцов с тяжелыми "ингремами".

Индеец высунулся в окно, что-то сказал встречающим на незнакомом языке, старший из них ответил, махнул рукой. Тут же подкатили большое горизонтальное зеркало на колесах, оснащенное датчиками, подсунули его под днище первого "хаммера", потом - второго, старший опять что-то сказал, опять махнул рукой, шлагбаум взлетел вверх, и машины помчались дальше.

– Магдалена-Торрес, - почтительно произнес индеец. - Резиденция сеньора Гонсалеса.

Приняли к сведению. Пока никакой резиденции видно не было - джунгли и джунгли. Но минут через пять "хаммеры" вырвались из полутьмы леса на залитое солнцем пространство, которое оказалось гигантским стриженым газоном, буквально - огромным полем для гольфа, холмистым, с флажками, обозначающими лунки, с забытым электрокаром на горке, с живописно бегущей дорогой, повторяющей рельеф местности, явно вырубленной в джунглях, явно созданной рукотворно. И Мари ошалело подумала: сколько ж труда вложено в смешную и довольно вздорную идею создать кусочек Англии посреди колумбийского тропического леса!

А на тоже рукотворной горке виден был розово-белый дом о трех этажах, этакое милое швейцарское шале, помещенное на кусочек Англии посреди Колумбии, а вокруг него росли стриженные под бобрик кусты, цвели розы, пели птицы, на высокой мачте перед домом ветер легко трепал желто-сине-красный колумбийский флаг и ниже - еще один: голубой с золотым гербом посередине. Скорее всего хозяйский.

"Хаммеры" промчались по дороге мимо стриженых кустов, выскочили на совсем не крохотную площадь, разбитую перед шале - с фонтаном посередине, с мраморными белыми статуями - что твой фонтан Треви в Риме. Он фуговал метров на десять в небо, мелкие струи постреливали по периметру, а на мраморных ступенях дома стоял невысокий поджарый человек, седой, коротко стриженный, в таких же белых полотняных брюках, как у индейцев-провожатых - только в чистых и аккуратно отглаженных, в такой же свободной рубахе, в сандалиях, приветливо махал рукой, улыбался, дымил гигантской сигарой, а рядом стояли две женщины: одна постарше, другая - совсем юная, одетые в одинаковые белые платья до полу и в немыслимо широкополые шляпы с немыслимыми же цветами на полях. А ступенькой ниже сидел юный колумбийский гражданин лет семи, ковырял в носу одной рукой, а другой держал мороженое на палочке, которое не забывал лизать.

Идиллия. Голсуорси, "Сага о Форсайтах". Тургенев, "Дворянское гнездо". Или территориально и тематически ближе: Маркес, "Осень патриарха".

– Прибыли, - сказал индеец, выпрыгнул наружу и открыл гостям дверь.

Висенте Руис Гонсалес, Очень Большой Человек - будем считать это титулом или званием! - лично спустился со ступеней своего швейцарско-колумбийского шале, чтобы приложиться к руке Иисуса Христа, Сына Божьего, вздумавшего посетить душную южноамериканскую глухомань, задрипанную, по меркам любого исторического периода, Колумбию, где из всех природных богатств в завидном товарном количестве произрастали только колумбийские песо, ко времени жатвы превращавшиеся в американские доллары. Висенте Руис Гонсалес, Очень Большой Человек, был замечательным селекционером, на чьих полях эта любимая человечеством культура колосилась и цвела вне зависимости от погоды. И вот ведь забавный курьез: как все Очень Большие Люди, Висенте Руис Гонсалес подспудно, где-то, быть может, на уровне поджелудочной железы, ощущал смутное беспокойство, необъяснимое с точки зрения здравого смысла, не говоря уж о научных объяснениях, которое выливалось в красивую показную набожность, сопровождающуюся точно отмеренной благотворительной щедростью.

Короче, Гонсалес старательно верил в Бога, в Его Сына, в Божью Матерь, и явление в мир как раз Сына Божьего - будь он трижды самозванцем, как до сих пор, несмотря на зримые и полезные чудеса, считали многие Очень Большие Люди, стало для Гонсалеса счастливой возможностью лично доказать свою преданность Божественной Семье. Тем более что милое криминальное понятие "семья", который век гуляющее по странам и народам, не миновало и Колумбию - с ее типично латинской приверженностью к династийным связям. Так было и так продолжалось ныне. Семья Гонсалесов. Семья Фуэнтес - это, как уже знал Иешуа, первый человек в картеле, Анхель Сесар Фуэнтес. Семья Норенья - это был президент страны, но у него тоже имелась семья, члены которой славно исполняли разные государственные обязанности. И, наконец, семья Иешуа Назаретянина, Иисуса Христа, самая известная и самая чтимая из известных и чтимых в Колумбии. И кому какая разница, что папа у Иешуа был простым плотником, мама, как теперь пишут, домохозяйкой, социальное происхождение, как видите, подкачало! Повторим: кто об этом помнит? Важно не реальное происхождение, а декларированное "городу и миру". Какое оно у Иисуса? Вот-вот... А если вспоминать давнее и прочно забытое, то Висенте-Руис был когда-то пятым сыном в полунищей семейке крестьянина из ближних окрестностей дыры по имени Ярумаль, первый раз сел за разбой, когда ему стукнуло пятнадцать, потом еще и еще, но теперь-то он сенатор, блин, лидер партии! И портрет старого, давно, слава богу, покойного папы Гонсалеса, висящий в гостевом зале шале над камином из белого мрамора, представлял гостям благородного предка, этакого седовласого и седоусого ранчеро, если и не богатого, то состоятельного настолько, чтобы воспитать сына в лучших традициях лучших южноамериканских семей. Портрет был и вправду хорош.