Фантастика, 1962 год

ЛИТЕРАТУРА МЕЧТЫ И НАУЧНОГО ПРОГРЕССА

Но этим далеко не исчерпывается взаимосвязь науки и научно-фантастической литературы, в которой, на мой взгляд, есть еще одна сторона первостепенной важности. Подавляющее большинство любителей и сторонников научной фантастики соглашаются, что это литература мечты. На возражение, что мечта в совершенно равной степени свойственна любому художественному произведению, а социальная мечта составляет основу как утопических, так и многих исторических произведений, обычно отвечают: мечта в научной фантастике дальнего прицела, и это, мол, отличает ее от других вадов художественной литературы. Эти определения, очевидно, неточны. Само собой разумеется, в научной фантастике мечта занимает очень важное место, но какая мечта? Разве обязательно дальнего прицела? И как установить, далек или близок прицел? Мне кажется, что мечта о приложении научных достижений к человеку, к преобразованию природы, общества и самого человека составляет сущность настоящей научной фантастики. Показ влияния науки на развитие общества н человека, отражение научного прогресса, овладения природой и познания мира в психике, чувствах, быту человека - вот главный смысл, значение и цель научной фантастики.

Здесь “обратная связь” с наукой приoбрeтaет большую значимость потому, что в такой литературе ученые увидят то, что иногда трудно осмыслять им самвм,- действие их открытий и опыта в жизни и в человеке, причем не только положительное, но иногда и трагически вредное.

Не подлежит сомнению, что на этом пути научной фантастики осуществляется прямой контакт с социальными проблемами. Фантастика становится социологической, смыкается и переходит в большую литературу, выходя из границ своего жанра, но совсем не в том направлении, о каком думают американские теоретики научной фантастики.

Большое внимание, которое привлек роман “Туманность Андромеды” не только у нас, но и в самых различных странах, я объясняю прежде всего тем, что это произведение в какой-то степени ответило на общественные запросы.

Американская теория смыкания научной фантастики и научно-популярной литературы не представляется мне правильной. Успехи науки и ее ошеломляющие открытия сами по себе так интересны, что не нуждаются в художественном одеянии. Действительно, хорошие научно-популярные книги и статьи читаются нарасхват и привлекают куда больше читателей, чем иные произведения художественной литературы. Нелишне попутно посоветовать книготорговым организациям и издательствам учесть этот повышенный спрос на научно-популярные произведения и перепланировать тиражи.

Много лет ратуя за широкую популяризацию науки, я не могу не приветствовать от души появление отличных популяризаторских книг Д. Данина, М. Васильева (Хвастунова) и других, громадные тиражи и многочисленные переводы которых во всем мире как нельзя лучше подтверждают смещение интересов широкого читателя в сторону “просто науки” и служат грозным предупреждением для писателей-фантастов, ратующих за “чистую фантазию”, за право писать пустяки, хотя бы и сделанные с большим художественным мастерством.

Но популяризаторский рассказ о науке - не путь научной фантастики, которая должна оставаться художественной литературой, как бы близко ни подходила она к научно-популярным произведениям и какими бы фантастичными ни казались смелые предположения ученых, вроде высказывания астрофизика И. С. Шкловского о природе спутников Марса. Подобные высказывания “фантазирующих ученых” всегда будут увлекать миллионы людей, возбуждать самый горячий интерес и питать научную фантастику.

Успех научной популяризации лишь подчеркивает, что прошло время, когда для пропаганды научных знаний приходилось снабжать их путешественнической, приключенческой или детективной декорацией.

Теперь в сумме накопленных знаний и своей действенности наука интересна сама по себе. Роль научной фантастики для популяризации почти сошла на нет, а сочетание авантюрного рассказа с популяризацией науки, что прежде называлось научноприключенческой литературой (и в которой я тоже пробовал писать прежде), уже отжило, не успев расцвести. Не популяризация, а социально-психологическая действенность науки в жизни и психике людей- вот сущность научной фантастики настоящего времени.

По мере все большего распространения знаний и вторжения науки в жизнь общества все сильнее будет становиться их роль в любом виде литературы.

Тогда научная фантастика действительно умрет, возродясь в едином потоке большой литературы как одна из ее разновидностей (даже не слишком четко отграничиваемая), но не как особый жанр.

Спящий проснулся. Точнее, кончилось "отчуждение временной смерти", как определил состояние Павла Погодина его врач и одновременно его дальний потомок, он же тезка Павел Погодин. Пра-пра-прадед Павел Погодин, беседующий со своим пра-пра-правнуком Павлом Погодиным - это первая, но отнюдь не самая парадоксальная ситуация, возникающая на страницах повести Г. Гора "Странник и время".

Смелый научный эксперимент окончен. Человек XX века оказывается в XXIII веке. Мир далекого будущего открыт перед ним. Великолепный, могущественный, яркий и... не совсем понятный и не во всем приятный мир.

Г. Гор в своей новой фантастической повести остается верен себе. Никаких сюжетно-композиционных трюков, столь соблазнительных в данном случае, никакого нагнетания романтизированных или сентиментальных коллизий... Внешняя канва повести очень проста, очень спокойна и до конца логична. Рядовой средний интеллигент нашего времени, волей науки перенесенный в будущее, не торопясь, без экзальтации и предвзятости вглядывается в окружающее, стараясь его понять и принять.

Принять - проще... Мир будущего - добрый, умный, ласковый мир, где даже странник, перескочивший через временной провал, может почувствовать себя уютно. Подчеркиваем: может... Не должен, не обязан, не - обязательно, не - безусловно, а может... Самое интересное и оригинальное в горовской трактовке этого традиционного фантастического варианта - путешествие во времени - именно в том, что писатель вводит в него мотив одиночества странника. И одиночество это не зависит от степени благоустройства будущего мира, от чуткости его обитателей, от характера странника. Это относительное одиночество неизбежно для человека, вырванного из своего "интеллектуального ареала" и поставленного перед целым рядом явлений, которые он не может принять, хотя и безоговорочно принимает морально.

Такой поворот темы вкладывает в фантастическую ситуацию ту необходимую дозу психологического реализма, без которой нельзя относиться серьезно к рассматриваемым проблемам.