Фантастика, 1962 год

Ночью я почти не сомкнул глаз. Я был необычайно возбужден и с тревогой ждал встречи с Тиомцем.

Я думал о предстоящей встрече, и мне вспоминались строчки стихотворения одного рафинированного поэта, жившего в XX веке:

Что если Ариост и Тассо,

Обвораживающие нас, -

Чудовища с лазурным мозгом

И чешуей из влажных глаз.

“Несомненно, - думал я, - это высокоразумное существо с далекой планеты Тиома должно выглядеть странно, а может, даже и страшновато с точки зрения наших земных и привычных представлений. Что если этот урод вызовет физиологическую реакцию, которую я не сумею скрыть?”

Как нарочно, куда-то отлучился Павел (кажется, ушел навестить своих приятелей), и не у кого было узнать хотя бы немногое об этом загадочном существе. Гостиницу обслуживали роботы, отвечающие автоматично и быстро только на вопросы утилитарного характера.

Бессонница томила меня, чтобы рассеяться, я снова раскрыл роман, написанный Тиомцем. “Между внутренним лнром, - говорил себе автор - и внешностью должно быть единство. Существо с прекраснoй душoй не может быть физическим уродом, вызывающим физиологическое отвращение. Рима - ведь это отражение внутреннего мира того, кто его писал”. Я снова поддался обаянию этих чудесных фраз, схватывающих самую сущность бытия, передающих внутреннюю музыку жизни и красоту природы.

В этом повествовании было нечто свободное и освобождающее вас, дарящее вам всю вселенную, все радости и краски безграничного времени и пространства, слившегося с пульсирующими словами-мгновениями в один ритм.

Кто же он? Как он выглядит? Час встречи с ним приближался. И мне снова вспомнились строчки стихотворения, написанного триста с лишним лет назад:

Чудовища с лазурным мозгом

И чешуей из влажных глаз.

Я уснул, уже когда начало светать. И мне приснилось это существо. Оно появилось рядом со мной вдруг, внезапно, сначала проскользнув в мое потревоженное сознание, а затем постепенно облекаясь и в пластическую ферму. Сначала я услышал голос беззвучный, как это бывает то сне, слова, сказанные мне игриво и с каким-то непозволительно фамильярным оттенком:

– А-а, Па-аша! Здорово! Ну, как ты тут устроился? Неплохо, вижу, опустил свой якорь. Комфорт. И денежки набегают?

– Какие денежки?

– Какие? Или забыл? Командировочные. За триста-то годиков кое-что скопилось? Только не делай вида, что не интересуешься материальными благами. Не строй, знаешь, из себя святого. А то стошнит.

Он рассмеялся жидковатым смешком, словно похлопывая меня по плечу, и вдруг начал проявляться, как пластинка. Губы. Золотой зуб. Глаза, слегка прищуренные и знакомые. Где я видел этого субъекта?

Да это же Володька Мазин. Мой бывший одноклассник. Кончив среднюю школу, Мазин как-то необычайно быстро превратился в одутловатого человека без возраста, без семьи, без обязанностей, без определенной профессии. Лихо отплясывал на вечерах и знал уйму анекдотов.

– Позволь, - спросил я, -как же ты?

– Не удивляйся.

– Но я ждал…

– Знаю, кого ты ждал. Но он, брат, занял у меня костюм и всю внешность. Потому что у него такая, с какой никак нельзя показаться.

– Но как же ты попал сюда? Ведь прошло…

– Ну, что особого! Триста лет прошло. Да и почему тебе можно, а мне нельзя? Познакомился с этим твоим… как его?… Обидиным. Ну, а Обидин меня не обидел. - Он рассмеялся жидким смешком.

Я проснулся. В комнате было светло.

И вот он пришел ко мне. На этот раз действительно он, автор удивительного романа, существо с другой планеты, Тиомец, как называл его Павел Погодин, чтобы как-нибудь обозначить необозначимое и примирить необыденное и сверхобычное с привычным.

О его приходе в гостиницу умне доложил робот (коридорный или коридорная - у робота не было признаков пола: он, она и оно в одном лице):

– К вам пришел гость.

– Кто именно? - осведомился я.

И робот ответил неожиданно и с каким-то даже оттенком лукавства:

– Вы отлично знаете, кто к вам пришел.

Ощущение страха охватило меня, леденящее ощущение ужаса, ощущение, в полной мере знакомое только детям и первобытным людям, верящим в бытие сверхъестественных существ.

– Одну минутку,- сказал я роботу. - Где он? Как он выглядит?

Робот ответил механически и бесстрастно: - Он в вестибюле. Беседует с приятелем.

Эти слова немножко успокоили меня. У чудовища не может быть приятеля. Затем он появился, обычного вида молодой человек, почти юноша.

– Здравствуйте, - сказал он негромко, голосом, звучавшим чуточку устало и даже печально. - Я не помешал?

– Помилуйте!

– По-ми-луйте, - он повторил вырвавшееся у меня словечко. - Старинное выражение, несколько преувеличенное и, пожалуй, чересчур эмоциональнoе. Но оно мне нравится. Оно переносит меня даже не в двадцатый, а прямо в девятнадцатый век. По-милуй-те… Как будто речь идет о чем-то чрезвычайном. Нет, сейчас выражаются куда, проще, обыденнее и точнее.

По-видимому, он пожелал сесть, и невидимый предмет овеществился, исполняя его желание. Появился стул. Я тоже сел на тот, который возник вместе с моим желанием на что-то опереться. Теперь мы сидели оба и разглядывали друг друга.

Красавец ли? Нет, не красавец. Это пошлое слово едва ли способно было выразить впечатление от того, кто сидел рядом со мной, рядом, вопреки законам времени и пространства. Он был высок, строен.

Но и эти определения ничего не определяют. Он был похож на портрет, написанный художником итальянского Возрождения. За ним, хотя и не обозначенный, угадывался большой мир, бесконечность, вселенная.

Она, эта бесконечность, была как фон. И еще были глаза. Именно еще. Они как бы принадлежали не только ему, но и чему-то, что стояло за ним, значительное и неразгаданное.

Затем, уже несколько минут спустя, я обратил внимание, что эти глаза менялись, сказочно, необыкновенно менялись. Бесконечное богатство мысли и чувства. Из них, из этих глаз, смотрел другой опыт, другое тысячелетие, другой мир.

– Что же вы молчите?

Эти слова непроизвольно вырвались у меня. Они, должно быть, понравились моему гостю и отчасти застали его врасплох. Он улыбнулся.

– Молчу? Разве?

Я. Вы уже не молчите.

Он. Вы поймали меня на слове. Кажется, так было принято выражаться в ваше время?

Я. А в ваше?

Он. В мое? Нет, о моем времени говорить трудно, если быть точным, Я сын двух времен: того, что осталось на моей планете, на далекой планете Тиома, и того, что началось здесь. Разумеется, началось только для меня. Для всех остальных, кроме новорожденных, оно не было началом.

Я. Я тоже сын двух эпох. Вернее, сын одной эпохи и гoсть другой.

Он. Гость? Нет, вы не только гость. Надеюсь, не только. Да и у вас нет возможности возвратиться в свое время, оно же время прошедшее, необратимое. И, значит, вы уже не гость.