Эрнест Маринин - Воспрещается

– А что, есть и неверные?

– А то как же! Кромяки! Они предали революционную идею. И продались богачам.

– Слушай, а ты откуда все это знаешь?

– А мы иногда газеты продаем – для виду.

– Так… Но почему же это – была революция, захватчиков и богачей прогнали, а жизнь у вас вон какая…

– Это временные трудности. Нас окружают богачи и предатели революционной идеи. Мы должны отдать все силы, чтобы быть готовыми победить врагов. Мы должны ковать Солнечное Оружие.

– А может, лучше отдать все силы, чтобы накормить народ?

– Великие идеи Впередсмотрящего Гана помогут нам осуществить Неслыханные Свершения. Не щадя сил… Дяденька, а у тебя пожевать ничего нету?

– Нет, сынок… Потерпи. Ночью у своих будешь.

Глухим вечером, когда из начальства один дежурный остался – заперся в канцелярии, дрыхнет, – конвойные в караулку баб притащили, ужином, для задержанных приготовленным, самогонку закусили, песен попели; за полночь угомонились. Камера спала хрипучим голодным сном. Вик посапывал, лежа на боку, подобрав под себя все руки-ноги…

Багер связался с базой. Дежурила Тайнбридж, по прозвищу Милая Сюзанна. Багер, воспитанный старомодно, ее недолюбливал. Он доложил строго по форме, пообещал вернуться по расписанию и прервал связь. Посидел минут двадцать, тщательно прослушивая участок. Везде было тихо, все спали, кроме караульного в коридоре. Того мучила изжога и мрачные, наверно, не без основания, мысли о жене. Так, в коридор нельзя. С трех сторон – другие камеры. Оставалось вверх. По крайней мере, нет риска выйти из подпространства в уже занятом месте…

Ян снял пальто, завернул в него спящего мальчика, усилил поле и сделал переход на сто метров вверх. Ударил под крылья колючий ветер, крутанул, завертел… Багер, с трудом удерживая равновесие, спланировал подальше от участка, но приземлился неудачно – на освещенном перекрестке. Пробежал за угол, остановился в тени, развернул мальчишку.

Тот не спал – глядел сияющими глазами, бормотал:

– Дяденька, ты же и вправду волшебник! Ух, как мы летели!

– Понравилось?

– Еще бы! А это святое чудо или колдовство?

– Нет, малыш. Это – умение. Любого научить можно.

– Ну! Меня научишь?

– А не боишься? Грех ведь…

– Тю, грех… Нашел чем пугать! Вот статья, правда, есть, даже говорить про это нельзя… Но ты все равно научи!

– А зачем?

– Это было… Не знаю, как сказать, в жизни еще такого не чувствовал, даже не дышал! И потом, удобно ведь…

– Стоп. Удобно – это уже дело десятое. Важно, что оно было вот такое … Ладно, научу, только потом, а сейчас пойдем скорее…

Вик, путаясь в длинном пальто, едва поспевал за Багером, который шел все быстрее, прислушиваясь к тихим шагам позади. Вот они замерли, залязгал телефон, голос забормотал едва слышно. Ян стремительно уходил, но шаги послышались снова, не отставали, а потом из переулка донесся топот многих ног, клацанье затворов…

– Не успели… Стой, Вик!

Они вжались в темный угол у подъезда, и Багер быстро начал рассказывать мальчику, как летать; не переставая говорить, он включил пси-блок.

Лязганье когтей по булыжнику все громче, все ближе. Вот вырвались журцы из переулка, растерянно заметались – куда девались эти… кто эти?… А Солнце их знает, ну, которых взять надо…

Ян подтолкнул мальчишку:

– Лети, Вик!

Малыш неуверенно шагнул, расправил крылья – у него они еще не атрофировались, нормальные, полной длины, а сам легонький… Взмахнул раз-другой, пробуя, сильно оттолкнулся ногами – и полетел! Загремели выстрелы, но Ян мешал целиться, не дал ни одной пуле попасть в Вика, воришку, золотого пацана, самого лучшего мальчишку на всей планете…

А потом вышел навстречу орущим, размахивающим пистолетами, трясущимся со страху офицейским. Бросились толпой – и замерли. Вдруг полыхнуло пламя ярче Солнца, ослепило…

А когда глаза привыкли, не было уже никого, только лежали на обледенелом булыжнике громадные узорчатые крылья…

Как всегда, переход прошел мгновенно, и перед глазами у Багера поплыла Земля. Как прекрасна она, родная планета, как прекрасна!.. Он поймал маяк Службы, проверился. От Современности его отделяло восемь веков. Снова принцип неопределенности: на пути туда развремение составило всего шестьсот двадцать лет… Маяк тянул свою чарующую песню, Багер автоматически совершал необходимые манипуляции органами управления, и мысленно подводил итог работы.

«Итак, Воздействие совершено. На планете гримблей появился летающий мальчик, и теперь жуки узнают, что это возможно. А они ведь, в конечном счете, люди, пусть даже насекомые. А люди делают все, что им доступно, натура такая, и даже многое сверх того, нужно лишь, чтобы они верили. Должен подействовать летающий мальчик! Должен возродить в гримблях веру в осуществимость перемен – а это ведь основа социальной активности, а без нее не построить подлинную Демократию…

Господи, как поет маяк! Волшебство…

Летающий мальчик – это сильный удар по окаменелости мышления. Старый жрец знал свое дело! Один нарушенный запрет – это крах самой идеи абсолютности запретов, законов, обычаев, это признание возможности проверки их человеческим разумом и чувствами, а если проверки – то и отмены. Могут быть отменены законы знатности, святости, почитания – Солнца, Духа, правителя, чего угодно, даже собственности…

Собственности?» – Багер недоуменно свел брови – но тут раздался сигнал. Разведчик скользнул в финиш-камеру, поднес ИД-карту к датчику, в наушниках прозвучал голос диспетчера Марека:

– С благополучным возвращением, старший оператор Багер!

«Приятно возвратиться домой… Полчаса очистки и психокондиционирования, сдать блоки памяти на анализ, час на краткий отчет – и отдыхать…»

Он снова стоял в камере очистки, снова звучал Гимн Планеты, душу переполняло щемящее чувство восторга. Каждое Возвращение – бесконечное счастье!

Гимн кончился, пошло попурри из самых нежных, самых человеческих мелодий Земли. Багер прикрыл глаза, не замечая струй, омывающих костюм дезинфекторами, дезактиваторами, дезинсекторами – нет, он купался в музыке, чувствовал, как отходит приподнятое возбуждение, владевшее им там , как на смену ему нарастает покойное тепло. Он вернулся домой, он врастал в человеческий дом.

Очистка закончилась, он снял костюм и перешел в душевую. Здесь пели сами струи – прозрачные, как горный ручей, голубоватые, как волны Адриатики, зеленоватые, как буколический пруд в родной деревне, горячие и теплые, пенящиеся и едкие… Потом их сменили потоки воздуха, жаркого, как августовский зной над пшеничным полем, теплого и ароматного, как скошенный луг, свежего, как сирень после грозы… Кондиционирующих полей он, естественно, не ощущал, просто знал, что это их воздействие усиливает счастье Возвращения…