В мире фантастики и приключений. Выпуск 5. Вахта «Арамиса». 1967 г.

Осокин обмахивался соломенной шляпой. Одутловатое лицо его лаково блестело.

– Надо уметь поступаться личным.

– Чего ради?

– Ради общества. Я вам рассказывал - Лиденцова надо прекратить в самом начале. В ваших же интересах. Но вы хотите, чтобы другие, и задаром. Так не бывает. Все 6 себе привыкли. И так я за вас хожу, шапку ломаю - в мои-то годы! Мало того, что проворонили…

Но тут Осокин неодобрительно покосился на стеклянные стены конторки и попросил Мурзина спуститься с ним вниз. По дороге Осокин крепко держал его за руку, они зашли в кафе, где было шумно и людно.

– Послушайте, вы никому не болтали? - тихо спросил Осокин.

– Чтобы меня сочли - того? - Мурзин повертел пальцем у виска.

– У меня такое чувство, что им откуда-то известно. Больно они подстраховываются. Из Москвы им звонок был и все равно тянут и тянут. Не настучал ли им кто?

Позднее Мурзин признался, что на него подействовало в Осокине, - убежденность. Даже когда Осокин говорил о хитростях невидимого противника, это почему-то не казалось смешным.

– Не покажете ли вы мне еще раз ту фотографию, - вдруг попросил Мурзин. Он полагал, что Осокин засуетится: забыл, потерял, украли. Но Осокин как будто ждал этого и спокойно вынул фотографию из бумажника.

Мурзин взялся за нее недоверчиво. Высмеял памятник, - к сожалению, невозможно было на снимке различить физиономию этого Лиденцова, до чего самоуверенный тип - так мнить о себе, а главное, о своем будущем. Неужели подобное самомнение помогает? - вот что было любопытно Мурзину. Помогает терпеть, надеяться или работать?

Он хотел позабавиться и спросить, понравился ли памятник самому Лиденцову, но не спросил, потому что впился глазами в здание позади памятника, в этот Киселевский кристалл.

Постепенно Мурзин уходил все дальше, туда, на Морскую площадь, выученную им наизусть; правда, на нынешней площади не было этих деревьев, и газонов, и мостовых, по которым мчались какие-то диковинные автомашины. Мурзина нисколько не удивлял фон, - в архитектурных журналах стало модно подавать проекты на так называемом “колажированном” фоне; здание, киселевский кристалл - вот что заставило его замереть. Перед ним был не проект и не макет. Здание было сделано из камня. На стенах кое-где выступали подтеки. Не тени, не ретушь, а копоть скопилась в орнаменте цоколя. Стекла блестели по-разному - омытые и пыльные, занавески выдувались из раскрытых окон. Он ощущал присутствие людей внутри, за этими стенами. Всем своим опытом архитектора он чувствовал, что здание это существовало. Оно стояло, и уже не первый год, на Морской, площади, на том самом месте, где сейчас готовили к сносу старый дом для его, Мурзина, проекта…

Беда Мурзина, как он потом признавался, заключалась в том, что для него не было разницы между необычным и невозможным. Его всегда учили обычному, он не был готов к чуду, он не знал, как обращаться с необычным, - легче всего было отвергнуть его как невозможное. Он вертел фотографию и так и этак, надеясь на подвох. Подвоха не было. Там, где должен был стоять его проект, его дом, построили скучный киселевский кристалл без особой выдумки и чувства. Почему? Как это случилось? По какому праву?

От стыда и оскорбления у него пересохло во рту.

Он запомнил мельчайшие подробности той минуты блеклые винные следы на фотографии, песенку, которую мурлыкали на телеэкране две пышные девицы, до сих пор у него в памяти звучит этот ерундовый липкий мотивчик.

Ярость его обратилась на Лиденцова - с какой стати кто-то там из древнего прошлого командует его, Мурзина, судьбой? Год с лишним работы, может, один из лучших его проектов - и пожалуйста, псу под хвост из-за того, что какой-то тщеславный сукин сын желает установить себе памятник.

– Вот именно, - подтвердил Осокин, - этого нельзя допускать.

Мурзин стукнул кулаком по столу:

– Ваш Лиденцов авантюрист!

Он поносил Лиденцова последними словами, но вскоре опомнился.

– Вы старый человек, а в такую глупость верите.

Это же идиотство. Невежество! - он потряс карточкой перед носом Осокина. - Форменное идиотство. Какойто шарлатан вас околпачил, а вы…

Парни у стойки оглянулись на них. Осокин спокой-

но следил за Мурзиным, потом чему-то улыбнулся.

– И более того, - сказал он, - я сразу определил это как провокацию. Поэтому и надо бороться.

То, что он говорил, было нелогично, глупо, но Мурзин жадно слушал его.

– Иначе он поставит на своем. Тут главное не поддаваться и не философствовать.

Мурзин выпил коньяку, помотал головой, словно пытаясь прийти в себя-

– Нет, давайте все же разберемся. Допустим, фото - факт. И ваш рассказ факт. Лиденцов достоин памятника. Киселевский дом будет построен. Какой же смысл сопротивляться? И этично ли это? Если признавать Лиденцова, тогда не следует бороться. А если не верить, тогда и не признавать, тогда опять же незачем бороться.

Осокин смотрел на него с жалостью:

– Я же говорил вам - нельзя тут нам философию разводить. Боевитости вам не хватает. Вы что же, собираетесь сидеть сложа ручки? Поощрять…

– Подождите. - Мурзина вдруг охватило подозрение. - А вам-то что? Лично вам что плохого Лиденцов сделал?

– А чего он мне мог сделать? - Осокин прищурился. Он сидел прямо, смотря в даль. - От таких, как он, я не зависел. Я ему мог сделать, это да. А я полиберальничал. В итоге вишь он как… Мне понятно, к чему идет дело. Тень положить, охаять, переоценить. Вот, мол, не признавали. Не те люди стояли…

Мурзин с трудом разбирался в его намеках, обидах, угрозах, однако он чувствовал, что старик намерен бороться, как говорится, насмерть. При этом Осокин подавлял его непоколебимой убежденностью в том, что все можно отменить, подчинить, исправить - и теорию вероятностей, и физику, и будущее, - в сущности, он брался переделывать и прошлое.

– Надо бороться, - твердил Осокин. - Подумаешь - переделки! Важно в принципе вскрыть его подоплеку.

– Между прочим, он жив?

– Не думаю… - Осокин чего-то не договорил, и на Мурзина вдруг дохнуло холодом. Он выпил коньяк, поежился.

– Сложное было время, - сказал Осокин, - счастье трудных дорог и так далее. И параллельно всякие разочарования, разоблачения. В таких условиях необходима твердость. Порядок должен быть. Представляете. если каждому позволить фотографировать то, что фактически не осуществлено? - Осокин уставил палец на Мурзина. - Мало ли у кого какое будущее? А если разглашать, тогда что получится?

Слова Осокина пробуждали в душе Мурзина что-то тягостное, возможно слышанное в детстве. Прошлое, откуда явился Осокин, имело свою силу, и старик обладал ею, темной, загадочной, понятной лишь своей враждебностью к Лиденцову.

До этого времени у Мурзина еще не было врагов.