В мире фантастики и приключений. Выпуск 4. Эллинский секрет. 1966 г.

– Совершенно верно! - подхватил Аллан, мигом забывший о своих странных новостях. Он обрадовался, что хвалят Звездный Плуг, и захохотал. Он безмерно гордится своим кораблем. - Для нас это сущий пустяк - скатать аккуратненькое солнышко и подбросить его нуждающейся в теплоте и свете планетке.

– Хорошо! - сказал Лусин. - Очень. Даже - очень, очень! Зажечь и доставить! Замечательно. А?

– Великолепно! - сказал я. - Много лучше пожаров, которые ты разжигаешь в животах бедных драконов. Кстати, почему, в самом деле, не используют для создания малых солнц Звездные Плуги?

Ольга сказала рассудительно, иначе она говорить не умеет:

– Создание солнц с помощью Звездных Плугов, вероятно, было бы проще. Но их запуск в окрестностях нашей системы грозит нарушением равновесия космического пространства. Не хотите же вы, чтоб Сириус налетел на Процион, а Проксима Центавра ударилась о Солнце?

Леонид сказал:

– Реальность такого катастрофического нарушения равновесия не доказана…

– Никто не доказал и обратного, - возразила Ольга. - Решение может дать опыт, неудачный же опыт - непоправим.

Из концертного зала вышли Андре с Павлом Ромеро.

Появление Павла было так неожиданно, что я в восторге побежал к ним навстречу.

Раньше я все же тряхнул руку Андре, потом угодил в объятия Павла.

Ромеро после разлуки не здоровается, а обнимается, он говорит, что этот обычай раньше существовал во всех цивилизованных племенах. Хорошо еще, что он не целуется, - был, кажется, и такой странный обряд приветствования.

– Это вы, Эли! - сказал он важно. - Ясно вижу, что это вы!

Они стояли передо мною, плечо к плечу, улыбающиеся, довольные, а я жадно их рассматривал.

Оба были невысокие, всего метр девяносто один каждый - меньше, чем Лусин и я, - широкоплечие, молодые: Андре пятьдесят семь лет, он ровесник мне и Лусину, Ромеро на пять лет старше. На этом сходство заканчивается, все остальное, от облика до привычек, вкусов и поступков, у них не только различно, но и противоположно. Ромеро ни на кого не походит, кроме себя, его усы и бородка-эспаньолка мало напоминают окладистые бороды и усы на портретах доисторических королей, хотя он утверждает, что скопировал их не то с римского цезаря, не то с американского президента, - в общем, с какого-то из владык древних республик. И он всюду для забавы таскает трость. Он и обнимал меня, не выпуская трости.

Но если Ромеро ни на кого не похож, то Андре долго не бывает похожим на самого себя. При каждой встрече Андре иной и неожиданный. Если бы он не был гениален, я бы сказал, что он тщеславен.

В школе он менял волосы чаще, чем костюмы. На пятом курсе второго круга он удалил доставшиеся ему от природы каштановые кудри и вывел черные и прямые волосы, а на третьем круге растительность на голове менялась год от года: гладкие волосы сменились локонами, за ними появились пучки, похожие на кочки, потом он был сияюще лыс, затем снова завел волосы, на этот раз короткие и колючие, как проволока. "На твоей прическе можно принимать передачу с Фомальгаута", - говорили мы, но шутки на Андре не действуют.

Цвет волос тоже менялся: кудри были золотые, потом превратились в вороные, а проволокоподобная поросль обжигала малиново-красным, так что голова пылала на свету, как головешка, - Андре считал, что такое сверкание ему к лицу.

На этот раз у Андре были мягкие каштановые кудри, такие же длинные, как у Жанны. Во всяком случае, это красивее, чем малиновая проволока.

– Ты загорел, Эли! - сказал Андре то же, что Жанна. - Неужели солнцА на Плутоне так пламенны?

– Это результат концерта, - возразил я. - Твоя симфония чуть меня не испепелила. А один старичок хватался за сердце.

– Тебе не нравится? Нет, правда, тебе не нравится, Эли?

– Как может вздор нравиться?

– Та же мысль, что и я высказывал, - подхватил Ромеро. - И те же слова, дорогой Андре, - вздор ваша симфония!

Жанна обняла Андре и показала мне язык.

– Не огорчайся, милый. Полчаса назад Эли басом объяснялся мне в любви! "Я у твоих ног. Что ты собираешься делать?" Как можно серьезно относиться к Эли?

Мы хохотали, даже Ольга улыбнулась. Андре продолжал огорчаться. Этот чудак надеялся восхитить мир своей адской музыкой.

– Я могу объяснить, что не понравилось в концерте, - сказал я. - Но на это нужно время, Андре.

Он ответил:

– Давайте присядем в парке и побеседуем.

– Лучше походим по парку, - предложил Павел. - В старину философы любили беседовать, прогуливаясь. Почему бы нам не воспользоваться некоторыми их обычаями?

– Без ходьбы философия у древних не шла, - подтвердил Леонид. - Их поэтому называли ходоками.

– Перипатетиками, то есть прогуливающимися, любезный Мрава. Могу вас уверить, что ходоки, или иначе жалобщики, не имели отношения к философам.

Леонид промолчал. С Павлом спорить бесполезно. Он знает о древности все. К тому же никто из нас-де представлял себе, чем именно различались профессии жалобщиков и прогуливающихся. В старину было много удивительных ремесел. Я с детства не люблю вникать в их оттенки.

Мы двигались шеренгой под руки - Жанна, Ольга, Андре, Павел, Лусин, я, Леонид, Аллан.

Я начал с того, что художественное произведение должно доставлять наслаждение, а не выматывать душу. А после симфонии Андре надо принять освежающий радиационный душ для восстановления сил. Кое-что и в ней неплохо - некоторые мелодии и цветовые эффекты, холод под перегрузку и жара под невесомость, но все это в таких дозах, так утрировано, что наслаждение превращается в страдание.

– Мне нравятся лишь музыка и цвета, - заметил Ромеро. - Должен признаться, друзья, что ваши модные перегрузки, невесомости, давление, жару и прочее душа моя не приемлет.

– Запаха не хватает! - повторил Аллан высказанную раньше мысль. - И, знаете, - электрических уколов! Под грохот и вспышки, ледяной ветер и перегрузки эдакие ядовитые мураши, будто кто-то быстро-быстро перебирает когтями по телу. - Он захохотал.

Лусин проговорил с уважением:

– Мураши - хорошо!

– Не слушай их! - сказала Жанна. - Они тебя не любят. Одна я тебя понимаю. Я вынесла твою симфонию от начала до конца и только раз вскрикнула от страха.

– Нет, вы меня любите! - энергично сказал Андре. - Но вы заблуждаетесь, и вам надо всыпать. Сейчас я это проделаю!

А затем он произнес речь. Это было блестяще и вдохновенно, как и все, что делает Андре. Его слово в защиту симфонии понравилось мне куда больше симфонии.

По его мнению, мы слишком люди и это плохо. В нашу эпоху, когда открыто множество разнообразных по форме и образу существования цивилизаций, человеку стыдно выдавать свой жизненный мирок за единственно приемлемый. Его земные обычаи годятся лишь для него, нечего их распространять за пределы Солнечной системы.