Алексей Калугин - Форс-мажор (сборник)

На одном из светских раутов в Австралийском посольстве Люся встретилась с обворожительным молодым человеком по имени Сергей. Сережа был начинающим автором бестселлеров и с первой же встречи очаровал Люсю. Судя по всему, сам Сергей также не остался равнодушен к девушке, пусть не отличавшейся яркой внешностью, зато знаменитой, как Карл Маркс и Билл Гейтс вместе взятые.

Спустя месяц Люся и Сергей стали жить вместе.

Люся была на седьмом небе от счастья. Сергей едва взбирался на первое. Главная причина его удрученного состояния заключалась в том, что первый Сережин роман, выпущенный в свет исключительно за счет Люсиных связей и денег, получил совсем не те отзывы, на какие рассчитывал автор. Более того – он даже не стал бестселлером. А коллеги по перу, регулярно приходившие на приемы, устраиваемые Люсей и Сергеем, едва ли не в открытую смеялись над Сережиными творческими потугами.

Какое-то время Люся мирилась с подобным положением дел. Но в конце концов не выдержав, она сделала ластик, которым стерла всех Сережиных недоброжелателей. Сначала – критиков. Затем – писателей-конкурентов. Ну а под конец и издателей – до кучи. Теория существования темной материи оказала ей в этом неоценимую услугу.

Таинственным исчезновением большой группы известных людей занялись спецслужбы. Вскоре они вышли на Люсю и ее дружка. Тогда Люся сделала ластик, стирающий спецслужбы.

Президенту, ясное дело, не понравилось то, что он остался без своей тайной полиции. Но он не хотел оказаться стертым из своего кабинета до истечения срока президентских полномочий, да, честно говоря, и мыслишки о следующем сроке в голову все чаще лезли, особенно лунными ночами. Так что, взвесив на самых точных в мире весах все «за» и «против», президент решил дело с исчезновением спецслужб замять. Взамен он обратился к Люсе с просьбой стереть весь ныне действующий кабинет министров, от которого все равно не было никакого толку, Парламент, который вообще непонятно для чего был нужен, двенадцать оппозиционных партий, два десятка – в соответствии с заранее составленным и утвержденным Парламентом и кабинетом министров списком – межпланетных террористических организаций, а заодно и пару сопредельных планет, недружественно по отношению к нам настроенных.

Люся превосходно справилась с поставленной задачей. Но в то время, пока она работала над заказом президента, возникла иная проблема.

Вообще-то проблема возникла давно. А может быть, стояла с самого начала.

Одним словом, пока Люся работала над ластиками для президента, Сережик нашел себе новую пассию.

Узнав об этом, Люся не впала в задумчивую меланхолию. Она просто сделала новый ластик, с помощью которого стерла новую Сережину подружку, самого Сережу, а заодно и всех Сережиных друзей.

Все. Точка.

Казалось бы.

Однако все оказалось не так просто. Какая-то бессмысленная внутренняя тоска продолжала жевать Люсину душу, не давая сосредоточиться на работе. Ей постоянно чего-то не хватало. А может быть наоборот, раздражало что-то лишнее.

И тогда Люся решила сделать универсальный ластик. Ластик, который стирал бы все. Абсолютно все.

И она его сделала.

Для начала она стерла все, что напоминало ей о Сереже. Затем все, что мешало ей думать о будущем. Чуть позже – все, что напоминало о прошлом. Когда же попытался вмешаться президент, она и его стерла. Так же, как стерла армию, которая попыталась встать на защиту президента.

Но и этого оказалось мало.

Мир, в котором жила Люся, был несовершенен. В нем было слишком много несчастных людей, которым ничем нельзя было помочь. Мир нельзя было изменить, поэтому Люся принялась стирать его.

Постепенно исчезали города. Горы. Моря. Континенты. Океаны. Разломы земной коры.

Не стало планеты.

Люся продолжала стирать.

Галактика Медузы – кому она нужна!

Магелланово облако – одно лишь красивое название!

Млечный Путь – как часто она смотрела на эту россыпь звезд вместе с Сережей!

Люся осталась одна в полной пустоте.

С ластиком в руке.

Ничто больше не имело смысла.

И Люся принялась стирать себя.

Одна нога. Другая. Туловище. Голова. Руки.

В последний момент, исхитрившись, пальцы, сжимавшие ластик, стерли сами себя.

И не осталось ничего.

Только ластик.

Кто бы мог подумать, что все так закончится?

А кто знает, с чего все началось?

Начало скрыто от нас так же, как и конец.

Мы не помним момент своего рождения, так же как не запомним свою смерть.

Поэтому, если когда-нибудь вы вдруг услышите, что в начале было Слово, не верьте этому. В начале был Ластик! Ластик, который является началом и концом всего сущего в двухмерном мире.

Он вошел в комнату, и я сразу понял – лопух! Тут не нужно быть Ломброзо, чтобы с первого взгляда во всем разобраться. У одного печать преступника на лице, у другого – штрихкод жертвы. И с этим уже ничего не поделаешь.

Он был не просто толстый, а безобразно расплывшийся. Вид его вызывал не сочувствие, а отвращение. Все его тело колыхалось, как медуза, стоило ему только приподнять руку. Глубокие залысины на висках, с проплешиной рыжие, слегка вьющиеся волосы на затылке – будто обрывки старого мочала, прилепленные к черепу. Потное лицо. Белая, в крупную серую клетку рубашка с короткими рукавами – хоть выжимай. Черные брюки с ремнем, вдавленным в складки необъятного живота, тоже, должно быть, мокрые. А на улице между тем совсем не жарко – я подошел к окну и двумя пальцами раздвинул полоски жалюзи, – мало кто вышел, не накинув ветровку или легкий джемпер. И в довершение всего голубые – бред какой! – замшевые мокасины.

Я оперся кончиками пальцев об угол стола и внимательно посмотрел на посетителя. А ему не так уж много лет. Двадцать семь, не больше. И как же, спрашивается, довел он себя до такого состояния?

Нет, спрашивать я ничего не стану. Пусть первым начнет.

– Я пропал, – пролепетал трясущимися губами жирдяй. – Я пропал, – повторил он и рухнул в кожаное кресло для посетителей – точно, мокрое пятно останется. – Я пропал! – он вскинул руки, будто вознамерился с корнем выдрать остатки своей скудной шевелюры.

– Совершенно определенно, – согласился я и протянул толстяку коробку с салфетками.

Он выдернул сразу шесть – одну за другой, – скомкал и принялся тереть сначала лицо, потом шею. В руке у него остался влажный комок, и толстяк начал оглядываться по сторонам, ища, куда бы его кинуть. Поскольку он явно плохо соображал и мог запустить этот омерзительный мокрый комок куда угодно, я, от греха подальше, протянул ему корзину для бумаг.

– Я ни в чем не виноват! – проникновенно глядя мне в глаза, сообщил жирдяй, после чего кинул салфетки в корзину.