Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память

Со все возрастающей тревогой глянул под ноги… где уже никакого места. И там разгуливал, как бы примериваясь, по-боксерски подпрыгивая и разминаясь перед схваткой, особо наглый голубь. Настоящий отморозок! Ободранный, с кожистыми проплешинами на голове, на месте вырванных перьев, на вертлявой противной шее. Культя вместо хвоста, весь в клочьях, красноватые глазки его злобно косили. Выбирает момент. Таким же лысым, жилистым, вертлявым… был инструктор по рукопашному бою в разведлагере арабов, где Химу проходил подготовку. Не то кореец, не то китаец, кто его разберет. Но злой был, черт! Так саданет под ребра, стоит зазеваться, маму родную забудешь.

Но эта гадина, кажется, перестала раздумывать. Юго-восточный пернатый… (воспоминание о подлом инструкторе было последним, явно оформившимся)… подпрыгнул или взлетел, крутанулся в воздухе… Да он же знает про мою рану, – с ужасом осознал горец.

И хищный клюв твари отточенным лезвием ледоруба долбанул в рану. И стал раздирать больное место. Химу заорал, размахивая руками, дико завертевшись на одной ноге. И получил удар в глаз, свет померк. Тут же какой-то дятел вцепился в затылок, долбил по темени. Его затянуло в воронку крылатого смерча. Крылья-лезвия и когти-крючья. Камера хрустнула, вырванная из рук. Покатились расколотые линзы. Они даже не обрушились, а сдвинулись, сомкнулись над ним, как камни. Он бил, молотил, расшвыривал, пинал, рвал что попало, что мог схватить, отбросить… А потом уже еле ворочался, обрастая месивом из крови, перьев, земли. Железный клюв раздалбливал часовое стекло у него на запястье, выковыривал циферблат, разрывал на кусочки время… Искореженные секунды, израненные минуты. Черная блескучая пленка опутала горло, связала по рукам и ногам. Серые могучие пальцы великана смяли его в комок, перемешав хрупнувшие внутренности, кости. Его отрывало от земли, тащило вверх, рядом проплыли верхушки деревьев. Промелькнули сплетения синих речных прожилок, коричневые бугристые плато, темная зелень курчавых лесов… что казались мхом, мягким мхом, куда хотелось упасть, обрести покой. Скальные утесы отбрасывали ножевой блеск, ветры свивали голубоватые воронки вкруг зубцов, искрящаяся парча ледников сборивалась у плеч вершин причудливой мантией, старческие морщины ущелий становились все глубже и безобразнее. Он знал контур этих горных нагромождений, эти озера, этот рисунок иззубренного плавника на хребте каменной рыбы. Сплелись корни длинных мазков и росчерков, свалены темные павшие стволы, ветви образовали густую крону. Коричневато-серые пятна, бледно-голубые языки ледников, головы вершин в нахлобученных шапках снегов. Да он хорошо знал это место. Это ущелье. Ущелье Зигфрида.

А что у вас еще было? – спросил Калинник. – Ты, говорят, Энгельсину как-то ловко подколола? Что там, расскажи!

Ну вот, опять «говорят»! Кто это наводит тень на плетень?

– Ну и кто говорит об этом?

– Да мало ли кто… твои подруги, допустим.

– А ты их слушаешь!

– Ничего не слушаю! Просто говорил кто-то… Смешно же. Ты ее какой-то «диаграммой» обозвала, что ли? Ну, расскажи, интересно!

Интересно! Может быть, интересно… а у нее от этого – одни проблемы! Даже папу из-за этого вызвали в школу! Весь дневник («лицо ученика») классная как будто исцарапала со злости. В половину листа вот такие буквы – своей красной учительской авторучкой! Да что говорить об этом! Сначала… это ведь было буквально на днях, им неожиданно (после шестого), поставили классный час. Париться еще, считай, на седьмом! И начало его задерживалось минут на пятнадцать. Не было Энгельсины, их классной.

В другой раз это вызвало бы, возможно, самые непредсказуемые последствия… Хотя Энгельсина Сергеевна и говорит: «Я никого не держу. Оставляйте дневники и идите на все четыре стороны». Но не верьте ей, ребята! То есть… оставить дневник, чтобы сделали запись? вызвали родителей? даже трудно представить последующие за этим репрессии!

И этот классный час обещал какие-то несуразности. Все знали: Энгельсина была у Железного Феликса на «проработке» двоих попавшихся оболтусов: Рудулиса и Чешнака. И попались-то они не то что на каком мелком хулиганстве (хотя даже это трудно себе представить от двух неразлучных тюх-матюх, Рудулиса и Чешнака) – а на проведении «террористической акции»… никак не меньше!

Уже обсудили это событие. Никто ничего не понимал. Рудулис и Чешнак держатся сами по себе, даже непонятно, в чем их увлечения? Наверное, были «стихийной оппозицией» против всех и вся… и против самих себя тоже (что как раз подтверждалось тем, что произошло). Но все равно не позавидуешь… когда, говорят, при «захвате» их круто «обработал» какой-то супер-ОМОН или даже антитеррористическое подразделение. Их продержали в милиции, сдали на руки родителям, теперь дело дошло до самого Феликса. А это последнее, если ученик начинал катиться «по наклонной плоскости». Дальше только тюрьма.

Раздался нарастающий топот как будто бы налетающей в атаке небольшой конницы. И в класс ворвалась Энгельсина! Вернее, первым залетел, видно, от изрядного толчка, Рудулис, за ним Чешнак.

И в класс вошла Энгельсина.

На фоне смятых и подавленных оболтусов она выглядела особенно величаво, как эскадренный крейсер среди невзрачных буксиров. Не зная, куда себя девать, эти двое маялись перед всеми у доски. Рудулис совсем низенький, Чешнак выше его на голову. У Рудулиса фингал под глазом, у Чешнака одно покрасневшее ухо больше другого.

– Фингал и Красное Ухо, – не удержался от комментария Вербаков с задней парты.

– Камчатка… отключу электричество! – обернувшись, пригрозил Шатко, признанный авторитет. Сам он не раз попадал в такие переделки.

Энгельсина Сергеевна так и осталась у двери, как бы живой иллюстрацией к стихотворным строчкам Пастернака: Шум затих, я вышел на подмостки, / Прислонясь к дверному косяку…

– А в конце нашего классного часа… – наконец произнесла она, – если, конечно, позволит время, к нам зайдет сам Феликс Альбертович. Ему бы очень хотелось узнать ваше мнение о поступке этих вот… так называемых, ваших одноклассников. Феликс Альбертович, если и берет на себя ответственность, то только спасая их родителей от административного наказания! Или, Рудулис, для твоих родителей штраф в пятьсот минимальных зарплат – это так себе?

– Нет почему Энгельсина Сергеевна конечно нет, – без интонаций пробормотал Рудулис.

– А для твоих родителей, Чешнак? – она нацелила в него указующий перст.

– Н-нет… не потянут, – вздохнул тот.

– А может, кто-нибудь из них будет требовать сюда своего адвоката? Да, да… не удивляйтесь их наглости! Ведь они имеют право на один телефонный звонок. Ребята, дайте им кто-нибудь мобильник, пусть позвонят!