Кристофер Прист - Подтверждение (Лотерея)

Грейс прищурилась, но я почувствовал, что она сделала это не для того, чтобы лучше видеть.

– Я хотела спросить тебя об этом…

– Позволь объяснить, – сказал я. – Это важно. Я написал это в Херсфордшире, прежде чем перебрался к Фелисити. И убежден, что именно это – причина сложностей между нами. Ты думаешь, что я был с какой-то другой женщиной, но на самом деле думал только о том, что написал. Это был способ найти себя. Когда ты была в больнице и я знал, что тебя там заботило, я захотел прочесть ее с самого начала, чтобы закончить.

Грейс ничего не сказала, однако продолжала пристально смотреть на меня.

– Пожалуйста, скажи что-нибудь! – попросил я.

– Что в этой рукописи?

– Но ты же ее читала! По крайней мере, часть.

– Я просмотрела ее, Питер, но читать не читала.

Я переложил рукопись из одной руки в другую и, прежде чем выпустить, машинально собрал листы в аккуратную стопку. Пока я был на островах, я ни разу не задумался о ее содержании. Почему так трудно сказать правду?

– Я хочу, чтобы ты прочитала, – сказал я. – Ты должна понять.

Грейс тупо уставилась на пепельницу.

– Ты голоден? – спросила она через некоторое время.

– Не меняй тему.

– Давай поговорим об этом позже. Я голодна, а ты выглядишь так, словно не ел несколько дней.

– Нельзя ли покончить с этим именно теперь? – спросил я. – Это очень важно.

– Нет, я что-нибудь приготовлю. А ты пока можешь принять ванну. Твоя одежда все еще здесь.

– Хорошо, – сказал я.

Ванная тоже была безупречна. Свободна от гор грязного белья, от пустых тюбиков из-под зубной пасты, картонок и обрывков упаковки из-под туалетной бумаги. Когда я открыл кран, в раковину ударила пенная струя голубоватой воды. Принимая ванну, я слышал, как Грейс ходит по кухне. Потом я побрился и надел чистую одежду. Я взвесился на весах в ванной и установил, что за время своего отсутствия сильно похудел.

Мы ели за столом в гостиной. Еда была простая, рис и овощи, но ничего вкуснее я за последнее время не пробовал. Я спросил себя, где я спал, что ел. Где вообще был?

Грейс ела медленно, но в противоположность своей прежней привычке закончила обед сразу же, как только ее тарелка опустела. Эту женщину я едва знал, однако она была узнаваема даже после своих превращений. Она была той Грейс, о которой я часто мечтал: свободной от истерик, как мне казалось, от дурного настроения, которое делало ее такой капризной. Я почувствовал в ней новую решительность. Она приложила чудовищные усилия, чтобы найти себя и выправиться и это осознание наполнило меня удивлением и теплотой.

После еды я сделался доволен и спокоен. Ставшие уже привычными ощущения чистого тела, чистой одежды и полного желудка дали мне возможность поверить, что я наконец вышел из длинного темного туннеля ненависти, укрепившись в надежде, что мы сможем начать все сначала.

Не после Кастлтона; тогда было слишком рано.

Грейс сварила кофе, и мы отнесли фаянсовые чашечки в спальню. Там мы оба почувствовали себя уютнее. Снаружи иногда хлопали автоматические двери и время от времени слышались шаги прохожих. Мы с Грейс сидели на постели. Кофейные чашечки стояли на полу возле нас, пепельница – между нами.

Она сидела тихо, и я спросил:

– О чем ты думаешь?

– О нас. Ты смущаешь меня.

– Почему?

– Я не ждала тебя. Пока не ждала.

– Почему это тебя смущает?

– Потому что ты изменился и я точно не знаю как. Ты говоришь, что ты стал лучше и все теперь будет хорошо. Но это мы говорили и раньше, слышали это друг от друга.

– Ты мне не веришь?

– Я верю, что ты думаешь именно то, что говоришь… Конечно, в этом я тебе верю. Но я все еще боюсь тебя, боюсь того, что ты можешь сделать со мной.

Я осторожно погладил ее руку; это была первая интимность между нами, и Грейс свою руку не отдернула.

– Я стараюсь верить, – она не смотрела на меня.

– Все, что я творил в последние месяцы, – из-за тебя. Это отдаляло меня от тебя, но я понял, что ошибался.

– О чем ты?

– О том, что я написал в своей рукописи и что произошло во мне.

– Я не хочу говорить об этом, Питер, – теперь она посмотрела на меня, и я снова отметил странный взгляд ее сузившихся глаз.

– Перед этим ты говорила, что хочешь прочесть.

Я спустил ноги с кровати, встал и взял толстую пачку листов с того места, куда ее положил. Снова подсел к Грейс, но она отдернула руку.

– Я хочу тебе прочесть кое-что, – сказал я. – Ты сразу все поймешь.

Говоря это, я переворачивал страницы в поисках тех, что не были перепутаны. Большая часть таких страниц оказалась в первой четверти рукописи. Я заметил на многих листах капли засохшей крови, а по краям пачки виднелась широкая засохшая коричневая корка. Уже при беглом просмотре мне бросилось в глаза, как часто встречается имя Сери. Было важно объяснить Грейс, кто такая Сери, чем та была для меня и что я теперь знаю о ней. И это, и мое состояние духа, отраженное в эскапистских фантазиях, и проблематичное отношение к Фелисити. Высшая правда, содержащаяся в этой истории, мое определение себя делали меня статичным, а мой взгляд обращенный внутрь, эмоционально застывшим.

Грейс должна ознакомиться с этим, чтобы наконец освободить меня.

– Питер, когда ты такой, ты меня пугаешь, – она закурила; в этом не было ничего особенного, но сейчас это движение выдало возвращение былого напряжения. Брошенная в пепельницу спичка продолжала гореть.

– Когда я какой? – спросил я.

– Ты снова будоражишь меня. Перестань!

– Что случилось, Грейс?

– Убери эти бумаги! Я не выдержу этого!

– Я же должен объяснить тебе…

Она прижала руки к вискам, ее пальцы вцепились в волосы. Новая аккуратная прическа растрепалась. Теперь я видел, что мое возвращение было ошибкой, потому что, когда Грейс двигала руками, блузка у нее на груди слегка натягивалась и я жаждал ее тела. В нас обоих было слишком много безумия.

– Что ты хочешь объяснить, Питер? Что еще можно сказать?

– Я должен тебе это прочитать.

– Не мучай меня! Я не сошла с ума… ты же ничего не писал!

– Мне казалось, что я определяю себя, свое «я». В последний год, когда я ушел.

– Питер, ты сошел с ума? Страницы пусты!

Я расправил на кровати смятые листы, разложив их, словно фокусник – карты. Слова – история моей жизни – передо мной. Все было тут: страницы машинописного текста, бесчисленные правки, дополнения, заметки на полях и подчеркивания. Черной тушью, синей шариковой ручкой, простым карандашом… и коричневые продолговатые капли засохшей крови. Здесь было все мое «я».

– Тут ничего нет, Питер. Ради всего святого, это же чистая бумага!

– Да, но…

Я уставился на страницы, вспоминая свою белую комнату в домике Эдвина. Каждое помещение в этом домике приобретало состояние высшей реальности, глубокой правды, которая переходила в подлинное существование. То же было и с моей рукописью. Слова были тут, нестираемые с бумаги, точно те, какие я написал. Однако для Грейс, которая не видела души, создавшей эти слова, они не существовали! Я писал и не писал их!