Роберт Шекли - Алхимический марьяж Элистера Кромптона

Это был законченный стереотип сластолюбца, человека, живущего только ради своих удовольствий и неги. Здесь властвовал сангвинический Дух Огня, вызванный слишком горячей кровью, которая возбуждает в человеке беспричинную радость и чрезмерное влечение к плотским утехам. Здесь царил принцип всепоглощающей чувственности, свободной от таких жизненно важных составляющих, как разум и энергия. В Лумисе сосредоточились все потенциальные способности Кромптона к наслаждению, преждевременно отнятые у него и воплощенные в этом человеке; в нем была чувственность, первородная, чистейшая чувственность, которой так недоставало Кромптону, его телу/разуму.

Этот принцип голого наслаждения, который Кромптон всегда представлял себе существующим как бы in vacuo [В пустоте (лат.)], оказался наделенным собственными чертами характера, не говоря уже о неожиданном осложнении в лице жены и дочери.

- Так, так, так, - насмешливо сказал Лумис, покачиваясь с пятки на носок. - Я предполагал, что рано или поздно вы обязательно здесь появитесь.

- Что это за слизняк? - спросила Джиллиам. (На самом деле она употребила слово nmezpelth из транстаньянского слэнга, почерпнутого ею из лексикона ее отца-чечеточника. Nmezpelth означает "пораженный плесневым грибком", а в переносном смысле - "унылое повторение неприятных телодвижений".) - Это мой единственный родственник, - сказал Лумис.

Джиллиам подозрительно осмотрела Кромптона.

- Он что, троюродный брат?

- Боюсь, что нет, - сказал Лумис. - Биологически он скорее представляет собой комбинацию из моего брата и отца. Вряд ли найдется какое-то слово, выражающее наши родственные отношения.

- Но ты же утверждал, что ты сирота! Лумис пожал плечами.

- А ты говорила мне, что ты девственница.

- Ублюдок! Что все это значит?

- Что ж, такие вещи в конечном счете всегда вылезают наружу, - сказал Лумис. - Джиллиам, я должен покаяться перед тобой. Понимаешь, я не настоящий человек. Я всего лишь часть личности этого человека.

- Вот смех-то! - воскликнула Джиллиам и неприятно расхохоталась. - Ты же вечно похвалялся, какой ты великий человек, а теперь я узнаю, что ты и не человек вовсе!

Лумис улыбнулся.

- Моя дорогая, ты не могла удовлетворить даже дюрьерово тело; избави Бог, если бы я оказался полноценным человеком!

- Ах так! - взвизгнула Джиллиам. - Ну это уж слишком! Будь ты проклят! Детка, мы уходим, тебя здесь не ценят!

- Давай, иди ночной официанткой в свое кафе "Последний шанс", где я тебя подцепил! Это, без сомнения, тебе больше подходит!

- Уходим! За вещами я пришлю! И адвоката тоже! Она схватила на руки Гвендквайфер, которая вопила:

- Не хотю идти! Хотю посмотлеть, что будет с папотькой!

- Не по годам развитая малютка, - заметил Лумис. - Прощайте, мои дорогие! - крикнул он вслед уходящим Джиллиам и Гвендквайфер.

- Вот мы и одни, - сказал Лумис, запирая дверь. Он оглядел Кромптона с головы до ног. Похоже, результат осмотра его не очень обрадовал. - Надеюсь, ваше путешествие было приятным, Элистер? Надолго к нам?

- Это зависит... - начал Кромптон.

- Давайте пройдем в гостиную и поболтаем. Гостиная Лумиса потрясла Кромптона до глубины души. Он чуть не упал, когда ступни его утонули в глубоком ворсе восточного ковра. Комната освещалась золотистым неярким светом, по стенам непрерывной чередой бежали извилистые легкие тени, то сближаясь и сливаясь друг с другом, то принимая очертания животных или жутковатых чудовищ из детских кошмаров, а затем медленно исчезали в мозаике потолка. Кромптон и раньше слышал о теневых песнях, но видел их впервые.

Лумис пояснил:

- Исполняется довольно миленькая пьеска под названием "Спуск в Ксанаду". Нравится? Кромптон пожал плечами.

- Это, должно быть, дорогое удовольствие. Лумис тоже пожал плечами.

- Представления не имею. Это подарок. Присаживайтесь, пожалуйста.

Кромптон опустился в глубокое кресло, которое сразу же обволокло его тело и стало мягко массировать ему спину.

- Хотите выпить? - спросил Лумис.

- Деполимеризованную сарсапарель, если можно, - сказал Кромптон.

Лумис отправился за напитком. Кромптон слышал мелодию, которая будто сама рождалась у него в голове. Мелодия была медленная, и чувственная, и невыносимо горькая, и Кромптону казалось, что он слышал ее раньше, в другом месте, в другом времени.

- Она называется "Свобода без конца", - сказал вернувшийся Лумис. - Прямая аудиопередача. Симпатичная вещица, верно?

Кромптон понимал, что Лумис старался произвести на него впечатление. И надо отдать ему должное - это ему удалось. Пока Лумис разливал напиток, Кромптон разглядывал комнату: скульптуры, занавеси, мебель, безделушки; его чиновничьи мозги быстро подсчитали стоимость - вещи в этой комнате обошлись в кругленькую сумму.

Он глотнул из бокала. Это был эйянский коктейль; по телу Кромптона разлилось ощущение уюта.

- Очень неплох, - неохотно похвалил он. Он никак не ожидал увидеть Лумиса таким уверенным в себе, таким, как говорится в кроссвордах, sangfroid [Хладнокровным (фр.)]. Это встревожило его. Достаток Лумиса, его спокойствие и умение владеть собой вызывали беспокойную мысль о том, что Лумис не такая уж ущербная личность, как он считал. А тогда что остается Кромптону? Место маленького или среднего человечка на стволе другой доминирующей личности? Нет, такого просто не может быть. Пройти через все эти сложности и добиться того, что им будет командовать это ничтожество, этот сластолюбец? Нет!

- Я приехал сюда, - сказал Кромптон, - чтобы осуществить реинтеграцию, что, как вам наверняка известно, является нашей законной моральной прерогативой.

- Приехали, чтобы снова заключить меня в ваше тело, да, Элистер? - весело спросил Лумис.

- Наша цель состоит в том, - продолжал Кромптон, - чтобы в результате слияния в единое, новое существо память каждого из нас в равной степени влилась в него, так что равенство в правах будет соблюдено.

- Так вот как это будет, - сказал Лумис. - Но я лично сильно сомневаюсь, что это необходимо. Зачем мне рисковать? Я и так безмерно счастлив.

- Счастье немыслимо для такой неадекватной и усеченной личности, как ваша, - возразил Кромптон - Да, между нами, мальчиками, говоря, я понимаю, что вы имеете в виду. Жизнь, посвященная только удовольствиям, без стремления к высшим ценностям, это жизнь собачья. Желания блекнут, Элистер, а я все продолжаю изо дня в день устало повторять одно и то же Нет, наслаждение - дело нешуточное, наслаждение разрушительно.

- Ну так...

- Но в городе только в наслаждение и играют. Я ведь главным образом массовик-затейник, Эл, и уж никак не мыслитель. Конечно, удовольствия не всегда приятны, но кому мне жаловаться на это? Такова жизнь, не так ли? Человек должен выполнять свою работу, даже если его работа - сплошные развлечения, в которых он давно разочаровался. Вот что значит для меня быть человеком.