Юрий Никитин - Я – сингуляр

Над Конской Головой голубой свет, а дальше чернота, сквозь которую смотрят испуганные звезды. Только самые яркие пробиваются через облако пыли, но, глядя на них, понимаешь с дрожью во всем теле космические расстояния, космическую мощь.

Я услышал мягкий участливый голос:

– Что-то случилось?

Я с трудом оторвал взгляд от репродукции.

– Да… но не обращайте внимания. Я еще не видел такого изумительного снимка! В каком диапазоне снимали, удивительно…

Она покачала головой, ее серые внимательные глаза не отрывались от моего лица.

– Ну и реакция… Люди вашего склада падают на колени перед Сикстинской мадонной.

Я с неловкостью усмехнулся:

– Это не моего склада.

– Точно?

– Можете поверить. Я, как мне объяснили приятели, глух к творениям прекрасного.

Она перевела взгляд на красочное фото, на меня, красиво очерченные губы раздвинулись в усмешке.

– Гм…

Я с неловкостью пожал плечами.

– Или у меня сдвинуто восприятие.

Она смотрела очень внимательно.

– Вы не производите впечатление психа.

– Я-то здоров, – ответил я с тоской, – как раз настолько здоров, что самому противно. Интеллигент должен быть немножко сдвинутым, а у меня только селезенка барахлит и печень нуждается в мелком ремонте, а вот нервы просто стальные!.. И психика как у грузчика, сказать стыдно. В смысле, абсолютно здоровая, без вывихов. Но тогда получается, что все мои друзья сдвинутые, шизанутые…

Она улыбнулась одними глазами. Ее ложечка изящно отделяла пирожное по ломтику, у меня всегда почему-то крошится, разваливается, пачкает блюдце, а то еще и свалится с ложки по дороге к пасти.

– Разные вкусы?

– Все разное, – сказал я. – Даже смотрим в разные стороны и говорим о разном.

– Но все-таки друзья?

Я подумал, пожал плечами.

– Наверное. Если встречаемся не только в праздники, но и просто так. Но накрытый стол меня уже достал… И разговоры, куда поехать отдыхать.

Она лукаво улыбнулась:

– А вы куда хотите поехать отдыхать?

Я вздохнул:

– К сожалению, туда не могу.

– Это где?

Я вздохнул еще тяжелее:

– Далеко.

– Ого, в Австралию?

– Еще дальше, – ответил я честно.

Она перестала улыбаться, в глазах проступило сочувствие.

– На Луну?

– На Луну… не очень, – ответил я честно, – но вот на Марс… Я хочу ходить по его красным пескам!

Она смотрела внимательно. Я с великим облегчением не заметил в ее глазах насмешки и даже удивления. Только глубокое сочувствие.

– У вас, Вячеслав, – произнесла она негромко, – хорошая мечта.

– Не мечта, – ответил я убито, – грезы…

А ведь я в самом деле, мелькнуло неожиданное, хочу бродить по пескам Марса. Вроде бы бездумно брякнул, но выразил то, что уже давно во мне прорастает тихо, малозаметно, однако прорастает.

Мечтаю, чтобы под ногами трещал метановый или какой там лед. Более того, я так жадно и долго таращу глаза на небо, люблю рассматривать фотографии далеких планет, звезд, галактик, туманностей… потому что это куда интереснее, чем высохшие кости фараонов. И только сейчас вот, сидя в кафе с девушкой, понял это. Нет, во мне какой-то сдвиг. Ненормальный я…

Я попытался взять себя в руки и посмотреть на нее мужским взглядом. Да, она по всем женским параметрам уступает Лариске, да и не только Лариске. Но в то же время у нее такое изумительное лицо с тонкими чертами, такая шея и такая фигура, словно за ее плечами тысяча поколений аристократов.

Она озабоченно взглянула на крохотные часики на левом запястье, нахмурилась:

– Ой, как время летит!

– Что случилось? – спросил я в испуге.

– Мне пора, – ответила она просто и поднялась.

Я бросил деньги на стол, к ним сразу устремился официант, чтобы быстро пересчитать и успеть задержать нас, если что не так. Габриэлла вышла на улицу, я вылетел следом, сказал, сильно волнуясь:

– Габриэлла, я так счастлив, что вас встретил… и так страшусь, что больше не увижу. Я могу позвонить вам?

Легкая улыбка чуть раздвинула ее красиво очерченные губы.

– Вячеслав, не надо…

– Почему?

Она покачала головой:

– Мне нужно учиться.

– Но все студентки…

– Я не все, – ответила она мягко, но я ощутил, что под этой мягкостью скрывается титановая плита толщиной с обшивку космического корабля. – Мне в самом деле нравится учеба. Правда.

– Но для души…

Я не договорил, что и для тела тоже, но она сразу покачала головой.

– И для ума, и для души у меня моя астрономия, Вячеслав. Ничего мне пока больше не надо. Я вижу, как девчонки теряют время и силы на ерунду всякую… уж извините, но я никудышняя женщина… в смысле, как женщина. Наверное, буду хорошим астрономом.

Она примирительно улыбнулась, ласково коснулась моей руки. Глаза ее, чистые и лучистые, смотрели тепло, но другая рука уже делала взмахи, останавливая машины.

Скрипнув тормозами, остановился потрепанный жигуль, хриплый голос спросил деловито:

– Куда поедем, хозяин?

Я не успел открыть рот, Габриэлла открыла дверцу и села на заднее сиденье. Еще раз улыбнулась мне через стекло, машина угодливо рванулась, изображая рвение. Я остался на обочине, свет померк, словно грозовая туча закрыла солнце, а на душе стало тоскливо.

Сегодня я двигался через черный и мертвый космос медленно и неторопливо, словно скопление звезд из одной галактики в другую. Время для меня не имеет значения, я в поисках и вот сейчас смотрю в надежде, что здесь отыщу то, что необходимо. Очень редко вблизи проносятся через пустоту святящиеся шарики, это звезды, я мог бы их покатать на ладони, будь у меня ладони… Нет, сразу же лопнут, как мыльные пузыри…

Нечто острое из другого измерения уперлось в меня, причиняя неудобство, я ощутил себя еще и в другом мире: микроскопическом, где тоже я, лежу на кровати, лежу не один.

С трудом разлепил веки, рядом спит, замотавшись в простыню и стянув ее с меня, Лариска. Лицо спокойное, умиротворенное, довольное. Вчера у нее концерт прошел на ура, а я хорошо поработал с аппаратурой, настроил так, что лазерные лучи успевали следовать за Ларискиной грудью, какой бы дикий прыжок она ни совершала.

А сиськи у нее классные, даже сейчас, как говорится, смотрю в глаза, но вижу только груди.

– Чем больше девушек мы любим, – пробормотал я, – тем меньше устает рука. И обратный закон: чем меньше женщину мы любим, тем больше устает рука. Так что у меня все правильно.

Но хоть простоял под горячими струями душа вдвое дольше, чем обычно, все равно не вымыл ощущение, что все-таки что-то неправильно.

Знать бы, что.

Лариска появилась на кухне заспанная и потягивающаяся, когда я ставил на стол неизменную яичницу с ветчиной и кофе с гренками. От обнаженного тела все еще пододеяльное тепло, когда все мышцы расслаблены настолько, что уже не мышцы, а теплая сладенькая плоть.