Юрий Никитин - Трансчеловек

Я оглянулся на небоскреб. За время нашего разговора там возникли еще два, между ними натянули серебристую сеть, сверху уже начали опускаться легкие летательные аппараты.

– Это трансы, – поправил я. – Но ты прав, для нас они тоже «простые». У меня здесь очень важное дело. Очень-очень важное. Не смотри с такой тревогой, я никогда еще не хотел так жить, как сейчас. Просто я хочу закончить одно дело… начатое больше ста лет назад. Но я хочу закончить его один. А потом я прибуду к вам.

Он отступил, сказал настороженно, в коричневых глазах я видел любовь и тревогу за всемогущего шефа.

– А помните, как мы были людьми?

Я без труда вспомнил все ощущения несвободы, когда находился заключенным в хрупком человеческом теле, таком ограниченном, слабом, с ничтожными ресурсами.

– Все помню. Скоро приду.

– Будем ждать.

– Я приду не один, – сказал я загадочно.

Он исчез, я видел, как он через мгновение появился в месте, которое раньше было Крабовидной туманностью, а теперь там энтузиасты распылили материю ровным слоем и устроили полигон для испытания дробных измерений. Мы привыкли к трем, знаем четыре, можем представить пять и даже шесть, но наибольшие сюрпризы, оказывается, таят дробные. В том же трехсполовинном измерении неожиданностей гораздо больше, чем в четырехмерном или даже семимерном…

Вселенная, мелькнула горько-насмешливая мысль, оказалась разочаровывающе проста и, увы, маловата. Некоторые из нас начали было перестраивать ее, создавая другие фундаментальные законы, что заменят простенькую гравитацию, конечную скорость света, убогую трехмерность, другие предложили эту оставить как память о примитивном прошлом и создавать другие вселенные – намного более совершенные, апгрейденные, на основе совсем иных законов… которые вот щас придумаем.

А кто-то и вовсе ринулся в ничто, простирающееся за пределами Вселенной, где ни материи, ни времени, где ничего… и начали спешно творить свои миры.

На всякий случай я просмотрел положение атомов в «то время», проследил их путь в течение всех этих лет. В моих возможностях их все вернуть на место, и Каролина встанет собранная именно из тех атомов, но это важно только дикарю, все атомы одинаковы, а все, что любит Каролина, знает и помнит, – все запечатлено в этих костях. Эти кости – тот же жесткий диск компьютера, который мертв, но если его подключить к сети – оживет записанная на нем информация. Диск – мертв, информация – жива…

– Нет, – сказал я себе в последнее мгновение, – нет, все не так… А нужно вот так!

Я повернулся к запаянному по-старинному ящику. Горло стиснуло, я чувствовал и судорогу, и подступающие слезы, и все-все, вплоть до комка в горле, хотя я уже давно, по нашим меркам давно, всего лишь пространственный вихрь. Точнее, уже пространственный вихрь.

Крышка исчезла, атомную решетку ящика я тоже легким усилием воли перестроил, и в комнате стало больше свежего, пахнущего озоном и луговыми цветами воздуха. Желтые кости приподнялись, повисли в воздухе и сцепились в небольшую четвероногую фигуру. Я неотрывно следил, как считывается упрятанная в костях информация, там не только ДНК и прочая ерунда, это можно было восстановить пятьдесят лет назад, но и гораздо более субтильные следы всех чувств, страстей, воспоминаний, там вся ее личность…

Мясо наросло за несколько секунд, все покрылось золотистой кожей. Линда вздрогнула, повела огромной башкой по сторонам. Ноздри дергались, жадно хватая незнакомые запахи.

Я сложил губы трубочкой, готовый позвать, как она что-то уловила, быстро для ее неуклюжей фигуры развернулась. В желтых глазах блеснуло счастье, как же, вон он, самый лучший человек на свете, заковыляла на коротких ножках ко мне. Я присел, потрепал по толстенному загривку, потом сказал:

– Линда, тапочки!

Линда повернулась и опрометью бросилась в спальню. Я ждал, сердце колотится, через пару долгих минут Линда появилась с тапочком в огромной пасти. Я молча ждал, она положила тапочек передо мной, ринулась в спальню и принесла второй, после чего опустилась на толстый зад и уставилась мне в лицо ликующе-преданно.

– Умница, – сказал я счастливо. – Возьми на полке пирожок.

Она бросилась на кухню, через минуту вернулась, волоча пакет со «свиными ушками». Я взял в руки, Линда облизнулась и, сев, замерла. Я положил лакомство ей на нос, выждал секунд пятнадцать, сказал тихо: «Можно», Линда дернула мордой, лакомство подпрыгнуло и нырнула в раскрытую пасть.

– Умница, – повторил я. – Ничего не забыла!

Она заворчала довольно, когда я ринулся хватать и тискать, валять по ковру, прижимать и целовать в морду, ну подумаешь, тапочки принесла, всегда же приносила, почему такая бурная радость…

– Все, – сказал я наконец, – иди отдыхай. На место, Линда, на место!

Она с достоинством заковыляла на свой коврик. Для нее нет перерыва, девочка в полной уверенности, что всегда спала на этом самом коврике и тапочки приносила мне еще сегодня утром, когда я уходил ремонтировать видеомагнитофон «Электроника-12» своему соседу.

Второй ящик исчез под моим взглядом. Я даже не стал превращать его в воздух, в спешке просто стер, кости поднялись и начали складываться гораздо медленнее, я покрылся потом и закусил губу, передо мной разверзлись галактические бездны, дрожь сотрясает так, что застучали зубы. Я не отрывал взгляда, а плоть покрыла кости, оформилась в мышцы, пролегли сухожилия, вены, бледная кожа проступила наверху такая непрочная, что я глухо прорычал и стиснул кулаки.

Каролина так и осталась стоять с закрытыми глазами, проснуться я не позволил, снова и снова пробегал мыслью по всем нейронам, проверял каждую молекулу и каждый атом, не осмелился только заглянуть в ее воспоминания, их неприкосновенность очень много значила в том старом мире, откуда мы пришли, касаться их нельзя, вдруг да она в какие-то минуты раздражения страстно желала мне издохнуть, так что я лишь проверил всю материальную сторону, вздохнул, сотворил на ней ее самый любимый костюм: голубые, обтягивающие бедра джинсы и красную маечку с открытым животом, чтобы не закрывать блестящую в пупке золотую капельку пирсинга.

– Каролина, – сказал я негромко, – я люблю тебя, Каролина. Я очень тебя люблю…

Ее веки затрепетали, приподнялись. Мгновение она всматривалась в меня, затем с плачем бросилась мне на шею.

– Володька!.. А мне такое страшное снилось…

Я застыл, мысль сама по себе жуткая, а вдруг все эти годы видела сны, я прижимал ее вздрагивающее тельце, гладил по голове, целовал в макушку, шептал на ухо ласковые успокаивающе слова. Вдруг она резко отстранилась, глаза расширились, взглянули дико.

– Володя! Но ведь я умерла?

– Ты никогда не умрешь, – заверил я горячо. – Никогда! Мы с тобой отныне и навсегда – бессмертные.