Юрий Никитин - Трансчеловек

– Это значит, – спросила она с подозрением, – у меня в заднице хвоя?.. Эх, хотя бы проверил когда… Володька, целую вечность тебя не видела! Жизнь все усложняется, времени на все не хватает, мы уже и встречаться стали не так часто, а как клялись сохранить нашу дружбу навеки… Ты, говорят, совсем крупным начальником стал?

Я помотал головой.

– Какое там! Просто работы наваливается все больше и больше. А чтобы ее делать, мне дают больше людей, вот и все.

Она поинтересовалась:

– Оклад растет тоже?

– Да, – ответил я, – но мне вообще-то и предыдущего хватало. Если на жизнь.

– А на что-то большее?

– На это денег пока не хватает, – ответил я прямо. – Да и вообще…

Она не поняла, почему мое лицо потемнело, а голос изменился, однако женское чутье заставило помолчать тактично, затем спросила:

– Ты что, совсем за руль не берешься? Мы идем на такой скорости, что дух захватывает… Что у тебя за машина?

– Корпоративная, – ответил я. – Для совета директоров с разными наворотами, тюнингом. Я в совет не вхожу, но руководство посчитало, что и мне такая не помешает.

– Ценят, – определила Светлана. – Страшатся потерять такую голову. Ну, сама машина ни во что не врежется, а как насчет других? Вдруг кто заснет за рулем?

Я помотал головой.

– Бортовой компьютер связывается со всеми машинами в радиусе километра и отслеживает их движения, маневры, перестроения. Если другой попрет на опасное столкновение, мой перехватит управление и отвернет его машину в сторону.

Она восхитилась:

– У тебя такой высокий приоритет? А ты скромничаешь!.. Недаром Жанна говорила, что ты идешь в гору. Мол, Володьку теперь ничего больше не интересует: ни женщины, ни выпивка, ни азартные игры, ни развлечения, весь в работе, в работе, в работе… Тебя в самом деле ничего не интересует?

Она вздохнула, высокая грудь поднялась, мягко колыхнулась, напоминая, что вовсе не вырезана из дерева, а на ощупь в моих ладонях будет горячей и мягкой.

– Не провоцируй, – предупредил я. – Может быть, мы только потому и остаемся близкими друзьями, что обходимся без совокупления? Казалось бы, что такой пустячок в нынешней жизни: трахались или не трахались – ерунда, но эта ерунда почему-то портит, осложняет…

Она вздохнула, отвернулась и начала смотреть в окно. Ближе к Центру все больше людей в очках, немыслимое зрелище еще три года тому, когда в России сделали последнюю операцию по исправлению зрения. Судя по очкам, если уж прибегают к усовершенствованной реальности, то берут самые дорогие и навороченные модели. Это Россия – все или ничего. Эту тенденцию помню еще по мобильникам: в то время как в США, к примеру, покупали чаще всего дешевые модели, а дорогие – в строгом соответствии с процентом миллионеров, то в России все старались взять самые шикарные, хотя половиной функций никогда не пользовались.

Перед зданием правительства небольшая группа демонстрантов шумно требует запрета очков, искажающих действительность. Светлана следила за ними, поворачивая голову, пока мы не свернули на другую улицу.

– Симпатичные люди, – сказал она со вздохом. – Они мне нравятся.

– И мне, – ответил я.

Она посмотрела с удивлением.

– Но ты же носишь эти самые очки!

– Ну и что? – возразил я. – Мне же нравятся вон голуби на деревьях, рыбки в аквариумах…

– А эти что, рыбки?

– Примерно, – согласился я. – Такие же… дикие. Хоть и не хищные. Такие же не совсем разумные. Во всяком случае, только человек может смотреть на мир как на усовершенствованный хотя бы программными средствами. А вот рыбки, птички и вот эти… «зеленые» – не могут. Они смотрят и видят необработанный вещественный мир.

Она всплеснула руками.

– Володя, но это же наш мир!

– Обработанные алмазы стоят дороже, – ответил я. – И выглядят красивее. Правда, тогда алмазы уже не алмазы, а бриллианты. Так вот я предпочитаю бриллианты.

Она прикусила губку, посматривала в окно на пешеходов, а когда остановились перед красным светом, внимательно следила, кто какие очки носит, а кто идет без очков вовсе.

Я остановил машину перед ее офисом, она дружески чмокнула меня в щеку и побежала по ступенькам к большой входной двери. Этикет заставил меня не трогаться с места, пока не войдет в здание, и я видел, какими жадными глазами смотрели ей вслед мужчины. В дверях она обернулась, помахала рукой, я успел увидеть ослепительную улыбку.

Вздохнув, я буркнул:

– В офис.

Машина сорвалась с места.

Карлос Дилдо, философ с мировым именем, предложил новое видовое название человеку: человек играющий. Вместо гомо сапиенса, так будет вернее. С того момента, как удалось переложить на машины все заботы, которые раньше тяготили человека, в смысле, спихнуть на них любую работу, массовый человек превратился в полнейшего трутня. Он и раньше работал только потому, что иначе пришлось бы помереть с голоду, а в развитых странах – жить на жалкое пособие, потом доля работы все сокращалась. Человечек получил возможность в оставшееся время развлекаться, ездить по закордонам, и вот наконец он свободен уже целиком и полностью… И что же? Оптимистические прогнозы футурологов не оправдались: только один из миллиона продолжает чем-то заниматься, а остальные полностью перешли в стаз получателей удовольствий.

Аркадий и его окружение радовались, но, как водится, предостерегали, хотя сами еще не сформулировали, от чего или против чего предостерегают, но это в традициях великой русской культуры – предостерегать, потому на всякий случай и сразу же предостерегали, а вот у меня на работе, когда услышали сообщение, что уже и в самых слаборазвитых странах Африки всю работу удалось переложить на плечи машин и теперь вот все люди займутся творчеством, среагировали иначе, просто посмеялись.

– Если честно, – сразу сказал Макс Томин, – то и один из миллиона вообще-то много.

Его вечный оппонент, Бео Мамин, сразу спросил ехидно:

– Разве? На чем основываешь свою дурь?

– На Земле восемь миллиардов, – напомнил Макс свысока. – Их можно не принимать во внимание, но один из миллиона – это восемь тысяч человек. Активных, энергичных. Возможно, честолюбивых или лелеющих какие-то замыслы. При той мощи, которую им дает стремительный взлет технологии, именно здесь и таятся самые серьезные опасности. А остальные… которые «просто люди», переходят в стаз обыкновенных трутней. Пчелы их не гонят, даже кормят, те живут остаток жизни и вымирают, не оставляя следа и потомства.

– Гуманное решение, – фыркнул Бео. – Не убивать ввиду ненадобности, а дать помереть от старости.

– Счастливой старости, – уточнил Макс.

– Да хотя бы и счастливой! Думаешь, не позавидуют тем, кто продолжает жить?