Юрий Никитин - Земля наша велика и обильна...

Остальные молча занимались кофе, я сказал с горечью:

– Зачем так трагически? Русский язык будет жить еще долго. Но не вечно.

Уланцев кашлянул, деликатно вклинился в разговор:

– Простите, что перебиваю, но давайте признаем честно, что, несмотря на прекрасное… даже прекраснейшее прошлое, у русского языка достаточно грустное настоящее. Согласны? И нет будущего. Ладно, не буду говорить о его бедности, чтобы не задевать ваших и наших чувств, но, скажем, он останется таким же прекрасным, как латынь или древнегреческий, его будут изучать так же тщательно, как хеттский… нет, на русском все-таки намного больше памятников мировой литературы, философии… его будут изучать на историческом факультете, нет, на факультете исторической филологии. Но – и только! В мире науки, технологий, компьютеризации – у него нет будущего. Так что я поддерживаю нашего Бориса Борисовича с его дикой и вместе с тем трагически правильной идеей сдаться Западу.

Я передернулся.

– Я так не говорил!

Он повернулся в мою сторону, красивый и печальный, как отголосок Серебряного века русской поэзии, от всего облика повеяло грустью.

– Да ладно вам, – проговорил мягким певучим голосом чтеца стихов. – Мы здесь все свои. Это для электората красивые отмазки, но себе-то зачем врать? Мы трезво оцениваем возможности российского общества и выбираем лучший из немногих оставшихся у нас вариантов.

Ректор сказал весомо, как и надлежит говорить руководителю крупнейшего в России университета:

– Русский язык начал стремительно терять свои позиции с приходом НТР. А до нее, пока в мире господствовали религия и литература, русский язык не только великолепно справлялся с ролью великого и могучего, но и был, возможно, самым лучшим выразителем. Недаром же великий Ломоносов с восторгом говорил о богатстве и красочности русского языка, а потом так же восхищенно говорили Пушкин, Тургенев, Толстой, Достоевский… но когда пришла, повторяю, научно-техническая революция, русский язык ощутил, что это не его поле, он начал принимать массу английских слов, усваивать, включать в оборот. В конце концов этих слов стало столько, что русский язык уже наполовину английский!

Некоторое время пили кофе молча, Уланцев порывался что-то сказать, но уловил движение ректора, деликатно умолк, а тот заговорил невесело:

– Я вот с вами общаюсь на русском, хотя все употребляем немало иностранных слов, но вот сын общается на языке, где английских слов – половина, а внук вообще лопочет почти что на английском, разве что концовки узнаю русские, всякие там суффиксы. Я слышал, компьютерщики говорят только на английском! Это правда? Что делать, сами видим, что бизнесмены и ученые тоже переходят на английский, а русский язык постепенно остается только за теми носителями языка, что без мата двух слов не свяжут.

Уланцев сказал философски, на то и философ:

– Русский язык уйдет без боя, сперва в низы и деревни, а потом и вообще… Вон в Индии на родных языках говорят только в деревнях, а английский язык стал языком просвещенного слоя. То же самое практически в России уже в среде ученых, компьютерщиков и бизнесменов. Постепенно круг будет расширяться, пока не останется в изолированных деревнях староверов или каких-нибудь сект.

– Языки все уходят, – согласился я. – Нет ни одного из древних языков, уцелевших до наших дней. Мы не знаем даже, как говорили египтяне, ассирийцы, скифы, гиксосы, хетты – а они когда-то создавали исполинские государства!.. Остался в документах язык Эллады и гордого Рима, исчезли все языки Европы, а то, что имеем сейчас… Вон даже английский – смесь немецкого с французским! Так же и русский войдет в английский, обогатив его множеством русских слов. Хорошо бы, это были такие слова, как «спутник», «космонавт», а не «пьянство», «косорукость»…

В кабинет заглянул молодой препод, этого поколения я уже не знаю, взглянул на меня блестящими от любопытства глазами.

– Всеслав Тихонович, – обратился он к ректору, – в зале уже собрались… Можно, так сказать, начинать.

– Тогда и начнем, – ответил ректор и взглянул на меня с вопросительным выражением, – да, Борис Борисович?

– Начнем, – согласился я.

За дверью неподвижно стоят телохранители, еще несколько человек – вдоль всего пути, по которому мне идти. Компактной группой, где не нашлось места даже ректору, мы проследовали к сцене и остановились за кулисами, на этом настоял Терещенко, хотя ректор был очень недоволен, хотелось посидеть за столом рядом с кандидатом в президенты, который не просто кандидат, теперь это все понимали, а настоящая историческая личность…

Это я – историческая личность, напомнил я себе. В самом деле историческая, без дураков. Предыдущие президенты России останутся в памяти разве что компьютеров, из людей мало кто вспомнит, кто правил Англией во времена Шекспира, Испанией – во времена Сервантеса и как звали царя во времена Некрасова или Тургенева. Запоминаются только те, кто круто поворачивает историю: Александр Македонский, Цезарь, Наполеон, Гитлер, Линкольн, Петр Первый, Ленин, Мао Цзэдун… запомнится и самый последний президент России, у которого, кстати, будет самое короткое правление – точно попадет в Книгу рекордов Гиннесса.

Первым говорил мэр города, рассказал собравшимся обо мне, как будто те впервые о таком услышали и должны неописуемо изумиться, причем наговорил такого, что даже Когут и Уланцев начали коситься на меня с удивлением и даже подозрительностью в глазах. Затем слово ректору, этот наговорил еще больше лестного, что и понятно: для него важнее всего то, что воссоединение с остальным цивилизованным человечеством – под которым он понимал, ессно, Европу и Америку – даст возможность выпускникам его универа применить полученные знания не только в Урюпинске, но и в крупнейших университетских центрах Соединенных Штатов, ведь наши студенты, как известно, самые поездатые в мире.

Я начал терять терпение, но организаторы вечера ухитрились после ректора выпустить на трибуну еще и молодую и чересчур красивую девушку, настоящую куколку. От имени студентов заверила, что приветствуют кандидата в президенты, рискнувшего выступить с такой революционной программой, в универе идут ожесточенные споры, но, независимо от позиции спорящих, все соглашаются, что вы, Борис Борисович, великий человек!

Она сошла под аплодисменты, и ректор, как хозяин, наконец предоставил слово мне. Я быстро прошел до трибуны, Терещенко говорил, что это самое опасное место, вообще-то лучше преодолевать бегом, пригнувшись, а еще лучше – кувырками, что вызовет нездоровый интерес студентов, так что уж проберитесь, Борис Борисович, побыстрее за ящик, а оттуда старайтесь не высовываться и ни в коем разе не вздумайте выйти и встать рядом, как любите…