Юрий Никитин - Имортист

Встретили двух старушек, чистых, опрятных, интеллигентных, что выходили из леса, сгибаясь под тяжестью двух раздутых мешков. Поинтересовались, что купили так рано, да еще в лесу, интеллигентные старушки показали содержимое мешков: битое стекло!

Собираем, объяснили они, каждый день собираем стекла, сил уже нет, что же это с людьми творится?

Омоновцы начали потихоньку звереть, вошли в лес, рассеялись цепью, вскоре отловили первых героев, что разбивали бутылки и разбрасывали на тропках, бросали осколки в озеро, по кустам, дорожкам.

Немногие горожане, что рисковали прогуливаться по лесу, собрались вокруг задержанных, орали на вандалов, требовали сурового наказания. Командир отряда сказал мрачно:

– На этот раз наказание будет. Отряд, товсь!

Не верили ни задержанные, ни сами горожане, однако автоматы плюнули стальным огнем, задержанные превратились в трупы. Командир сообщил по рации о случившемся, просил прислать труповозку. Нет, не для людей, для перевозки падали.

– Так как, – спросил Волуев, – это уже, по-моему, чересчур?

Я стиснул челюсти, даже замедлил шаг, выдавил с усилием:

– Да, но… не надо останавливать. Скоро устаканится. Пусть выплеснутся эмоции. Да и шок будет настолько силен, что и в лесу перестанут, как перестали пачкать в лифтах, как боятся разрисовывать стены, бить стекла в телефонных будках!

Волуев в сомнении покачивал головой, но смолчал, впереди в приемной слышится быстрый возбужденный голос Вертинского, торопливый, просто захлебывающийся от желания поделиться знаниями с тупыми туземцами. Волуев прислушался, подмигнул мне, ухмыляясь весьма злорадно. Вертинский узнал о возможностях лечебного голодания, проверил на себе, пришел в восторг, теперь голодает уже второй раз и, как всякий неофит, всех старается приобщить к прелестям очистки, сброса лишнего веса, балласта,

Волуев приоткрыл дверь, отступил, пропуская меня. Мы вышли и остановились за спиной Вертинского, тот тараторил, как черт стучит по коробке, жестикулировал, глаза восторженные, слова вылетают разгоряченные, стараясь обогнать друг друга:

– Да вы поймите! Я сбросил десять кило, а это… представьте себе, что несете в руке сумки с десятью кило мяса!.. Ну как? Тяжело?.. А это не просто десять кило, которые надо носить! Постоянно носить!.. Это десять кило дурного мяса, абсолютно лишнего мяса, которое надо обслуживать!.. Снабжать кислородом, витаминами… э-э… кровью, наконец!

На нас посматривали, только Вертинский не догадывался, что слушателей прибавилось, Волуев отодвигался от меня, влезая в поле зрения, проговорил очень серьезно и торжественно:

– Углеводами, дорогой Иван Данилович! Про углеводы забыли.

Вертинский, не заметив иронии, сказал с жаром:

– Вот-вот, углеводами и всякими там аминокислотами!.. Спасибо, Антон Гаспарович. Попросту говоря, жрать для того, чтобы кормить это дурное и совершенно лишнее мясо, из-за которого и так хожу с одышкой, по лестнице уже ни-ни, жду лифта…

Волуев посмотрел на меня через его плечо, вкрадчиво забросил:

– Вы забыли про очищение организма.

Вертинский взглянул на него с благодарностью:

– Вы правы, дорогой Антон Гаспарович, как вы правы, хоть и фашист унутри! А то я, когда волнуюсь, о самом важном забываю. Главная же польза голодания даже не в потере веса. В чем, спросите вы? Ну спросите же!

– В чем? – спросил Волуев любезно.

– А в том, – сказал Вертинский торжествующе, – что организм очищается от шлаков. От скверны, от накопившихся гадостей. При таком умышленном голодании в организме рассасываются спайки, излечиваются даже застарелые болезни!

Он горячился, размахивал руками, бледное лицо окрасилось слабым румянцем. За последние два месяца выглядеть он в самом деле стал не только изящнее, что нам с его изящества, но и помолодел, поздоровел, двигается быстрее, энергичнее, а главное, пашет, как вол, как два молодых вола.

Я наконец поинтересовался коварно:

– Иван Данилович, а чего ж вы так против очистки нашего общества? Ведь это тоже организм. И после очистки заживет лучше, станет здоровее.

Вертинский резко обернулся, подпрыгнул, словно я над самым ухом сказал громко «Гав!», поперхнулся, сказал совсем жалким голосом:

– Ну что вы так подкрадываетесь? Я ж так заикой стану! Я не против оздоровления, Бравлин… Я против оздоровления варварскими методами.

– А как будто вам не говорили, – сказал я вкрадчиво, – что вы поступаете варварски по отношению к организму? Нет чтобы сесть на диету и цивилизованно худеть по сто грамм в месяц! Признайтесь, говорили? И родня, и друзья, и даже медики?

Вертинский насупился, но на него смотрели со всех сторон, он пробурчал:

– Ну, знаете ли… Не все ваши аналогии так и аналогичны. Так вообще черт-те до чего можно доаналогизироваться! Мой организм – это мой организм, что хочу, то и вытворяю! А общество – это совокупление… совокупность других организмов. Чужих. Я не имею права ими вот так, как своим.

– Почему? – спросил я. – Нас для того и выбрали на вершину власти. Чистку проводить надо. Вы вчера жаловались, что на беззаконие нельзя отвечать беззаконием? Хорошо, применяйте законы, но только трактуйте старые статьи правильно. Прежнее законодательство можно применять сразу по двум статьям: старое гражданское или уголовное и статья о терроризме или борьбе с государством, ибо карманник не только ворует кошелек у доверчивой старушки, но и наносит ущерб государству, его авторитету, его способности защитить граждан, его авторитету на международной арене…

– Ого!

– Так что, – закончил я, игнорируя иронию, – можно даже с нашим марсианским законодательством давать преступникам те сроки, которые устроят общественность.

Волуев хмыкнул:

– Два месяца по уголовному и пять лет по обвинению в терроризме?

– А лучше семь, – посоветовал я мягко.

– Круто, – сказал он с явным удовлетворением. Однако не удержался, во всех нас сидит этот проклятый рефлекс уесть собеседника: – Помнится, при Гитлере была полностью искоренена преступность. Да и при Сталине…

Я поморщился:

– Знаете ли… От того, что Гитлер и Сталин носили брюки, я не стану ходить без штанов. Мне по фигу, с кем и в чем совпадают мои слова и поступки. Другой мир, другое время. А вы со своими штучками…

– Да-да, простите, это так, привычное…

– Сдерживайтесь, – сказал я полушутливо. – Сдерживайтесь, Антон Гаспарович. Выдавливайте из себя демократа. А то, чувствую, начнете старую песню демократов: нельзя казнить убийц, потому что потом очередь дойдет до грабителей, нельзя казнить грабителей, потому что следующими будут карманники, нельзя казнить карманников, потому что очередь дойдет до евреев…

Он удивился: