Юрий Никитин - Имортист

Мои личные рейтинги высоки, как ни у одного из предыдущих президентов России. Даже в сравнении с президентами западных стран отрыв огромный. Роли это, конечно, не играет, мы власть быдлу больше не отдадим, это показатель разве что податливости простого народа жестким реформам.

Последние годы у нас Штатам симпатизировали только за то, что там по пять пожизненных, а то и расстрелы неисправимым гадам, но сейчас и по этим показателям переплюнули: надоело все это, когда банда ублюдков преследует Джеки Чана, а он красиво отбивается, никого не покалечив, и убегает целым. Пришло время не убегать, а отстреливать эти отбросы. Невзирая, кто из них прирожденный убийца, а кто пришел просто побегать следом. Тот, кто бегает в банде, рано или поздно сам становится убийцей. Так что виноват! Всю банду – под корень.

Потому и дергаются в петлях прямо на центральной площади преступники. Люди прошлого мира, которых не стоит брать в новый, заодно предостерегут колеблющиеся или слабые души, не дадут им ступить на скользкую дорожку.

Имортизм всколыхнул общественное сознание, а когда к далекой манящей цели, именуемой «бессмертие», добавились ясные и простые, понятные всем меры, обеспечивающие ускоренный путь к этому бессмертию: убийц и бандитов судить по сокращенной программе, ни один да не избегнет расстрела, жестокие меры за вандализм, за разбитые стекла в транспорте, вспоротые сиденья, матерные надписи на стенах, – это не просто всколыхнуло, это перевербовало, несмотря на ее громкое и показное сопротивление, даже самую что ни есть гуманнейшую интеллигенцию, что вдруг ощутила сладость безопасности, когда не надо ночью выходить с собакой встречать возвращающуюся с вечерней смены дочь…

Эти меры обеспечили полнейшую поддержку всех: от простых слесарей до академиков и мафиози, что давно уже стали респектабельными бизнесменами и от простого рэкета брезгливо открестились.

Я быстро просматривал листки, сердце учащенно бьется, к горлу, как выдавливаемый снизу поршнем, поднимается тугой ком. Неужели, неужели мы сумели? Судя по этим бумагам, Россия снова преподнесла сюрприз: народ, что уже превратился в разочарованный и спивающийся сброд, поверил в руководство, а следом – в себя, в свои силы и, конечно, в Россию. А мы, имортисты, уже ведем, в самом деле ведем эту горланящую толпу, на ходу превращая ее в партию, как уже до нас однажды сделал Моисей, ведем через палящую и безводную пустыню к дальним зеленым долинам абсолютного имортизма, обетованной страны бессмертия.

Я встал, но поймал себя на мысли, что пытаюсь увильнуть от работы, заставил себя сесть, только с силой потер лоб и уши, чтобы прилила кровь к голове, а то все стремится к тому месту, которым думают демократы.

Итак. Действовать без правил – самое трудное и самое утомительное занятие на этом свете. Потому недостаточно прекрасной и возвышенной идеи имортизма – нужно расписать чуть ли не каждый день, каждый час, чтобы не оставить щелочку для животного.

Сейчас же у меня перед глазами вот этот листок на стене:

«Заповеди имортизма:

1. Тело твое – не ты сам, а сосуд, в котором живешь.

2. Заботься о теле своем больше, чем об одежде, ибо тело сменить пока что не можешь.

3. Отдели себя от животного в себе и следуй желаниям духа своего.

4. Не останавливайся – ты еще далек от Бога.

5. Делай, что делаешь, закрой уши для дочеловеков».

Это лишь костяк, скелет, основа. Для меня достаточно, как и для немногих имортистов, что, подобно мне, не будем скромничать, аки горы, вершинами уходящие за облака, но для нормальных людей, что хотят быть имортистами, нужны законы и правила на каждый час, на каждую минуту! Враг силен, он пролезает в каждую щелочку…

Волуев появился снова, доложил бесцветным голосом:

– Заключен договор на поставку в Россию семи миллионов телекамер скрытого наблюдения. Разумеется, все фирмы мира не наскребут столько, но обещали за год справиться…

– Хотя бы скидки за опт получили? – спросил я скептически.

– Прослежено, – заверил Волуев. – Кроме того, помимо телекамер скрытого наблюдения, я, с вашего разрешения, велел установить наблюдение за сайтами. А также перехват радиопереговоров. В доктрину имортизма, как я понял, входит полное наблюдение даже за частной жизнью человека?

Я кивнул:

– Верно. Но, мне кажется, вы поторопились. Есть более острые проблемы, чем наблюдать за частной жизнью…

Он покачал головой:

– Осмелюсь возразить, господин президент! Именно сейчас, когда имортизм идет на ура, на взлете, так сказать, когда преступность выметается железной метлой, народ готов заплатить даже такую цену за безопасность. А потом, когда заживет лучше, уже не позволит всевидящему глазу государства подсматривать за его личной жизнью. Я намекнул господину Романовскому, что пора начинать пропагандистскую кампанию…

– Какую? – спросил я, насторожившись.

– Что, как это ни гадко, но выживаемость вида человеческого важнее, чем сегодняшние взгляды на то, что прилично, а что неприлично.

Он поджал губы, похожий на строгого пастора пуританской церкви, взгляд суров, настоящий кандидат в аскеты.

Я взглянул с сочувствием, отвел взгляд. Имортист – это не святой человек, свободный от всех животных недостатков. Увы, это все тот же потомок… уже и не разобрать – Хама, Сима или Яфета. Отличие от других собратьев в том, что пытается выкарабкаться из болота, подняться со дна, не останавливается при неудачах, снова и снова выдавливает из себя скота, идет по дороге к своему Великому Отцу, хотя ох и трудна эта дорога, когда по обе стороны дороги бордели и телешоу, а крутые каскадеры говорят насмешливо: ты че, не мужчина разве? Выпей с нами, потрахайся, нажрись так, чтобы три дня блевать, – красота! Это по-мужски, это по– нашему!.. Да и дороги видимой нет, темный лес, только и видишь изредка взблескивающую за ветками далекую звезду…

Александра приоткрыла дверь и, сунув голову в щель, пропела:

– Господин Вертинский…

– Пропусти, – сказал я. – Он же в списке лиц, которые могут проходить ко мне, минуя бюро пропусков, верно?

– Но не минуя меня, – возразила она. – Он же злой, как крокодил… Ой!

Дверь открылась шире, вошел Вертинский, придерживая Александру под локоть.

– Простите, – проговорил он галантно, – но я крокодил, крокодилю и буду крокодилить!

– Проблемы? – спросил я.

Он хмыкнул:

– Если у вас нет проблем – значит уже померли. Так что радуйтесь, проблем все больше. Здравствуйте, Антон Гаспарович.

– Прямо ликую, – буркнул я. – А где их все больше?

Александра ускользнула бдить и охранять, Волуев остался, в глазах поблескивают искорки. Мне показалось, Вертинский ему не очень нравится.