Юрий Никитин - Чародей звездолета «Агуди»

– У вас, как я понял, – сказал я вежливо, – изучение своей культуры и наследия поставлено на хорошие, как говорят, ноги.

Хезар говорил горячо, почти кричал:

– Крохи!.. Нам нужно больше! Больше, больше!..

– Так занимайтесь больше, – ответил я. – Среди всех цивилизованных народов изучение культуры, своей или чужой, только приветствуется. Вы делаете большое и прекрасное дело.

Хезар сказал пылко:

– Так помогите же!

Я удивился:

– В чем?

– Нам нужно больше специалистов, – выпалил он. – Нам нужны лингвисты, филологи, даже археологи! Необходимо, крайне необходимо провести ряд раскопок на местах компактного проживания древних кобызов. Нам нужны деньги, чтобы оплачивать большой штат иностранных специалистов, не все смогут работать на чистом энтузиазме…

Я подумал, сказал в затруднении:

– Насколько я знаю, наша археология переживает не лучшие времена. На раскопки денег отпускают совсем мало…

– Но отпускают же? – перебил он. – Но что раскапывать вам, русским?.. Берестяные грамоты давно нашли, да и то это относится к другому народу, славянам, вашим предкам, но вовсе не к русским. А вот история кобызов уходит в глубь тысячелетий! Нужно просто снять археологов с раскопок русских городищ и направить раскапывать древние города кобызов, им не меньше чем пять-семь тысяч лет…

Я не видел лица Карашахина, он чуть позади, но затылок мой ощутил приближение холодного ствола пистолета.

– Понимаю, – сказал я, – но все-таки и нам не хочется отказываться от своей истории…

– Да какая у вас, русских, история? – возразил он. Чуть спохватился, сказал торопливо: – Извините, я понимаю, это задевает, но давайте смотреть правде в глаза. Наш народ – древний, с богатейшей культурой, а русские – народ молодой, еще не сформировавшийся. Разве плохо, когда люди учатся? Так же точно должны учиться и другие народы. Вас избрали президентом, потому что вы – самый справедливый человек из всех, кто выставил свою кандидатуру. Вам верят, все знают, что вы, никогда ничем себя не запятнавший, сумеете преодолеть в себе исконный русский шовинизм и поймете, что кобызам нужно дать не только возможность изучать свой язык и культуру, но и автономию!

Молодые голоса заорали вокруг:

– Автономию!

– Самоуправление!

– Полную автономию!

– Свободу и независимость!

– Свободу!

Муфтий улыбался, но лицо стало напряженным. Похоже, кобызы уже забыли, говорили его глаза, что их никто здесь не держит. И что не русские приехали на земли кобызов, совсем не русские приехали в кобызскую Рязанщину.

Я вскинул обе руки, улыбался, призывал к тишине. Со всех сторон меня окружали раскрасневшиеся лица, я видел воспламененные глаза, восторг и жажду немедленно отдать жизни за кобызость, за Великую Кобызию, за Кобызстан, за славу и долгую жизнь Кобызии.

– Сегодня же я соберу кабинет, – пообещал я. – Сегодня же. И поговорим.

– Господин президент, – прокричал Хезар, – объясните вы этим тупым русским, что будущее принадлежит нам!.. Россия все равно разваливается, русские уже спились, а кобызы… да вы сами все видели!

– Видел, – подтвердил я. – Все видел.

– Мы ждем!

– Мы верим в вас!

– Надеемся!

– Сегодня же соберу кабинет, – повторил я. – Как только вернусь, сразу же и поговорим.

Я улыбался, раскланивался, со ступеней особняка отечески смотрит муфтий, духовный вождь, непонятное для нас явление, непонятное для народа, который уже усвоил, что всем в мире заправляет экономика, все вожди врут, воруют, грабят, трахаются в банях, называемых саунами, все сволочи, все гады, никому верить нельзя, каждый за себя – это и есть рыночная экономика…

Стражи в последнем усилии оттеснили радостную толпу, я торопливо пожимал протянутые мне руки, улыбался, кивал, наконец прохладное чрево лимузина приняло меня вовнутрь, как горькую таблетку, я с облегчением откинулся на мягкую спинку.

С другой стороны ввалился Новодворский, лицо виноватое, вздыхает и пыхтит, проговорил с облегчением:

– Надеюсь, это была последняя остановка?

– Все, – ответил я. – Давай в Москву!

Карашахин тут же пощупал мне пульс, вздохнул, в ладони его появился шприц. Я послушно дал заголить себе руку, кольнуло, от предплечья побежала жгучая струйка, растеклась горячей волной, а когда коснулась сердца, осталось только надежное тепло.

Новодворский сказал со смешком:

– Пусть телохранители едут в первой машине. Здесь вам ничего не грозит, кобызы такого президента в задницу целовать будут! Пылинки упасть не дадут.

Шофер сказал с лютой болью в голосе:

– Ну почему? Почему они горят, почему готовы за свою кобызскость под танки бросаться, а мы… нам лень через губу сплюнуть?

Над Москвой уже темное небо, когда въехали в город, а в это время года рабочий день заканчивается, когда солнце еще высоко. Я, увы, не Иосиф Виссарионович, что заставлял свой кабинет и всех министров работать до полуночи. Уже из машины позвонил всем, велел завтра в восемь утра быть у меня.

Домашний врач измерил давление, сразу же, несмотря на мои протесты и ссылки на Карашахина, вкатил укол в ягодицу, а другой, очень болезненный, под лопатку. Перед глазами перестали плавать розовые медузы, в голове наполовину утих шум. Я поблагодарил и выпроводил, дальше все в руках жены, она уложила в постель, принесла грелку под ноги, пичкала горячим чаем с какими-то целебными добавками.

– Давай спать, – попросил я. – Завтра тяжелый день…

– Тебе завтра вообще нельзя вставать! – заявила она с горячностью. – У тебя постельный режим…

– Слово-то какое нехорошее, – пробормотал я. – Фу, какая ты циничная…

И пока она соображала, по части юмора у нее туговато, я отвернулся к стене и скрючился в бублик. Тело потяжелело, налилось теплом, я начал проваливаться в сон непостижимо быстро, без пересчета бараньих стад перед внутренним взором.

И почти сразу завис во тьме, все тело сковало тяжестью. Попробовал двинуться, но руки и ноги как будто попали в густой клей, что с каждым мгновением застывает больше и больше, уже превращается в монополимерную смолу.

Пузырь, в котором я оказался, становился все теснее. Нечто огромное и враждебное давит со всех сторон, наваливается, и вот уже трудно дышать, задыхаюсь, жадно хватаю воздух…

Вынырнул из сна-обморока я все еще в том же пузыре, но вот там глазок ночничка, от окна, закрытого плотными шторами, все же струится серебристый лунный свет, знакомая комната подпрыгивает только от ударов моего сердца…

Жена рядом, в полумраке сонное лицо кажется моложе, дыхание ровное, не то что у меня: как из сопла первых реактивных двигателей.

Тупо и очень сильно болит в спине под левой лопаткой. Ладонь привычно похлопала по столику, пальцы нащупали журналы, папки, но ставшей привычной капсулы с лекарством не оказалось. Можно бы позвонить, кнопка прямо под пальцами, но представил себе, какие пойдут слухи, все равно у нас никакие тайны не держатся, пересилил себя, сцепил зубы, чтобы не стонать, в спину вонзилось острое длинное шило и достало сердце, а я доковылял на кухню, там в особом отделении холодильника целый арсенал лекарств, вот бы возликовал Борджиа…