Юрий Никитин - Я живу в этом теле

А вот теперь он в этой толпе богомольных старух и юношей с горящими глазами!

Я протолкался ближе, а когда он проходил, благостный и просветленный, ухватил за плечо. Он даже не вздрогнул, хотя всего два-три года назад, когда я видел его последний раз, его мышцы ответили бы ударом раньше, чем мозг сообразил бы, что случилось. Голова его замедленно повернулась в мою сторону, в глазах еще не появилось выражение узнавания, а на губах уже улыбка христианской доброты и понимания.

– Максим, – сказал я ликующе. – Черт, как я рад тебя видеть!

Он наконец вздрогнул, сказал торопливо:

– Пожалуйста, Егор… не произноси имя Врага Нашего!

– Это кого, черта? – удивился я. – А-а, не зови черта, а то придет?.. Мне бабушка то же говорила. Ладно, черт с ним. Ты никак сюда ходишь на полном серьезе? Или только как турист?

Марина улыбнулась ему и красиво изогнулась, выпячивая и без того крутое, как крыло автомобиля, бедро. Блузка спереди оттопырилась, приглашая заглянуть в глубокий вырез. Максим, болезненно дергаясь при каждом упоминании черта, пугливо отводил взор от жаркой женской плоти.

– Какой ты, – сказал он с мягким укором. – Это ты вечный турист. А я узрел красоту и глубину христианского вероучения!

– Ты даешь, – поразился я. – А как же это… каратиство?

– Тогда уж каратекство, – сказал он мягче и улыбнулся, показывая, что это он пошутил. – Все меняется, все развивается, только Егор Королев неизменен… Или и ты начинаешь интересоваться Святым Учением Христа?

Я чуть отстранился:

– Не в такой степени, конечно…

Он светло и растроганно улыбнулся:

– Ну, стоит только начать!

– Да, конечно, – ответил я осторожно. – Ты как начет пивка? Вот в том подвальчике есть светлое «Клинское». А можно и темное, покрепче.

Он покачал головой, в лице не было ни гнева, что предложил такую гадость, ни отвращения, а только глубокое превосходство высшего существа:

– Извини, я не позволяю мирскому дурманить свой разум и свою веру.

– Разум или веру?

– Разум нам даден, – ответил он улыбчиво и благостно, – дабы лучше постичь веру. Не случайно вера в Христа называется учением. А чаще – вероучением! Понимаешь, в нем заложены те глубины, которые принес в мир наш Спаситель…

Он говорил что-то еще, но мозг мой отключился, как только услышал, что меня, оказывается, без моего ведома кто-то спас, как спасали от коммунизма, вредных влияний Запада, веяний ислама и нудистов, что, к радости подростков, организовали было свой закрытый пляж на той стороне реки.

Я торопливо попрощался, подтолкнул его в сторону двери, а Маринка пихнула меня снова, любим пихаться, мы пошли в сторону города людей.

– Какой умелый богослов, – сказала Марина равнодушно. – Он в самом деле не заканчивал духовную семинарию? Как он увлечен…

Я посмотрел ему вслед, и вдруг моего разумоносителя тряхнуло. Я развернулся к храму. К широченным вратам течет, как лава, серая одинаковая толпа, у всех либо нездорово просветленные лица, либо блестящие, как у наркоманов, глаза, либо и то и другое. Воздух пропитан страхом и отчаянной надеждой, я чувствовал, как все мое тело покалывают иголочки. Но на этот раз это был не мой собственный страх!

Позднее каратечество Максима было, оказывается, уже не каратечеством, а возвышением духа по рецептам древних философий, нечто утонченное, профанам не понять. А теперь он здесь не из-за примитивного страха исчезновения, кто же в этом признается, а явился возвышать свой бессмертный дух, соприкасаться с Высшей Истиной, опять же профанам не понять!

Как и все эти люди здесь.

Когда храм остался за спиной, мы прошли всего один перекресток, похожий на все остальные перекрестки мира, а дальше улицу заполонила одна молодежь. Толпа двигалась настолько плотная, что не помещалась на тротуаре, люди выходили на проезжую часть, машины вынужденно смещались на середину улицы. Похоже, кончился матч любимой футбольной команды или же, скорее, концерт поп-звезды.

Мимо прошли парень с девушкой, он обнимал ее за плечи, шли в ногу, он смешно замедлял шаг, она растягивала, милые и трогательные, полные жизни и юности, а меня кольнула острая мысль, что сразу наполнила душу мраком и горечью. Все они умрут… Все это множество молодых и красивых скоро умрет. Очень скоро. Даже если бы прожили тысячу или миллион лет – это все равно ничтожно мало. Потому что это – навсегда…

Почему же идут в храм даже вроде бы атеисты? Конечно, говорят о духовности и раскрываемости души, но на самом деле все то же… Они знают, что умрут. А в церкви громогласно обещают, что ничего подобного! Даже безбожники будут жить вечно. Хоть и в аду.

И хотя атеист знает, что все это чушь собачья, но… но все же! Сознание человека – это тончайшая пленка на кипящем молоке инстинктов и страхов, потаенных желаний. Человек – это на миллионную долю ум, на все остальное – животный страх перед смертью.

И человек идет.

В церковь.

В религиозные секты.

В сыроедение, йогу, хунзакутство.

Ищет инопланетян, которые спасут, утрут сопельки, дадут бессмертие.

Пробует поклоняться Дьяволу: а вдруг?..

Читает халдейские тексты в поисках древнего рецепта бессмертия.

Я вздрогнул от громкого, как сирена, голоса над ухом:

– Да что с тобой? Что с тобой?

Марина смотрела на меня большими испуганными глазами. Я с трудом пошевелил замороженными губами:

– Да так… Просто… устал.

Она покачала головой:

– Мне ты можешь сказать. Я – не жена.

Глаза у нее стали внимательные и понимающие. Внутри меня оборвалось: а что, если в ней тоже кто-то возник, кто-то живет… что со мной говорит не пустой разумоноситель, как все несметное население этой планеты, а тоже КТО-ТО?

Сердце мое забилось часто, я уже зашлепал губами, но слова не шли, страх быть обманутым сжимал горло.

– Я не жена, – повторила она настойчиво. – Говори.

Снова я поколебался, уже набрал в грудь воздуха, но мысленно сдавил горло разумоносителю, а губы прошептали:

– Потом… Может быть, потом.

Дома разомкнулись, открывая узкую щель проспекта. В той стороне небо уже стало багровым. Я всматривался в это страшное и уже привычное явление, в черепе стучала мысль, что если человек будет помнить и ясно себе представлять, нет, хотя бы понимать, что это не Солнце, а просто звезда с планетной системой, то мир будет иным. Люди станут иными. Но для этого надо помнить школьную истину, что это самая заурядная звезда, каких миллиарды, что много звезд крупнее и ярче, как много мельче и тусклее!

Если человек будет помнить, что не крохотное Солнце встает на востоке над огромной неподвижной Землей, а вечером заходит, но крохотный комок Земли с огромной скоростью мечется вокруг этой звезды, то мир будет пугающе иным. Общество станет иным.