Юрий Никитин - Я живу в этом теле

Как, скажем, пищеварение или, наоборот, дефекация…

И то дивно, что я смутно ощутил пробуждение вулкана и что войны не случится в заливе! Хотя это могло быть и простым совпадением, но могло значить нечто особое, что пока не поддается осмыслению…

А ощущение ощущаемости?

Горячий кофе был темнее дегтя, лился, как сметана или мед, а когда я сделал глоток, в черепе словно взорвалась бомба.

– Так кто же я? – спросил я вслух. – Кто я? Если Тот, Кто Пришел, то мне позарез надо это… ну, движение звезд, галактик, взрывы сверхновых… Да и не только взрывы! Если всего лишь разумоноситель, то, конечно же, на кой черт галактики? Важнее наперсток…

Внутренности жгло, как будто я проглотил расплавленное олово. Крепчайший кофе вскипятил кровь, выжег внутренности. Тут бы гордо выпятить грудь и заявить: да, мне важнее знать Вселенную! Но я разумоноситель до кончиков ногтей, и свежая рана от поражения кровоточит. Чертов наперсточник!.. Сколько же лохов раздел… Куда милиция смотрит? На подкормке у них же, сволочи.

Стены закачались, их двигало, мимо проносились стол, стена прихожей, вешалка, снова стена. Ноги мои безостановочно бросали меня из комнаты на кухню и обратно, в горле снова пересохло, тело била крупная дрожь.

Я услышал хриплый вопль, остановился. Крик был мой, внутренности раздирало то, что называется отчаянием. Здесь организмы мрут, как мухи, и, как говорится, «от нервов», это значит, что «душевные терзания» могут что-то заблокировать в теле, перекрыть или, наоборот, раскрыть так, что все лопнет и существо помрет. Это не значит, что все помершие «от нервов» осознали нечто огромное, обычно это из-за простейших животных инстинктов размножения, усложненных до понятий любви, ревности, поисков работы получше…

– Так кто же я? – повторил я. Из горла вырвался хрип. Значит, до этого я кричал или визжал в муке, надрывая связки. Спасибо, привычная ирония пофигизма спасла: обгадил и любовь, и ревность, стало легче, словно незаметно плюнул в суп ненавистному соседу.

Ветхое кресло взвизгнуло, спинка предостерегающе скрипнула. Я распластался, как медуза, руки повисли на подлокотниках, голова откинута, глаза шарят по разводам на потолке: это от шампанского, а вон те потемнее – от кваса, такой струей ударил, что в бутылке осталось на коньячную рюмку…

Пятна расплывались, то ли слезы бессилия на глазах, то ли соленый пот прорвал запруду бровей, но там новые серые пятна, двигаются в разные стороны, их пересекают странные лиловые лучи… откуда лиловый цвет в пространстве?.. А перед вспышкой того, что здесь называют звездой, возникает радостный ореол, что расходится с тахионной скоростью во всей, по всей…

Замерев, я старался не спугнуть страшное видение. Что в прошлый раз понял смутно, на уровне спинного мозга, теперь встало в страшной блистательной отчетливости. Вижу… или как-то иначе, но это нейтронные звезды, их не мог разглядеть в прошлый раз, зрю искривление мирового пространства, вижу в одном масштабе разбегание галактик и внутренности атомного ядра… Если это галактика, а это атомное ядро, а не кварковое или тахионное! Или же вовсе такое, что не объяснить нынешнему человеку, как не объяснить моему деду, привыкшему заводить часы каждое утро и видеть движение стрелок, принцип работы электронных часов!

Еще одно видение… или не видение, а смутное воспоминание прорвалось из памяти: как сквозь сон помню… или почти помню, как вскричал тогда, на кресте, в страхе: на кого ты меня покинул? Но огромное небо было безмолвно и пусто. Не опустилась огромная длань и не сняла с кресла, не закрыла разом все мои раны. Зато в последнем проблеске сознания, когда уже вбили в руки и ноги огромные штыри, а сильные мужчины с потными лоснящимися спинами поднимали крест, я понял в страшном озарении, что я и есть высший Бог мироздания, к которому взываю. И что меня распинают мои же частицы, частицы моего огромного тела. Фагоциты, которые набросились как на чужой вирус, что проник в организм и начинает вредить, множась, как опасная болезнь или опасное вероучение, что одно и то же… Я был настолько не похож на остальные кровяные тельца, что фагоциты ошиблись, как бывает, приняли за чужого, за опасного, за разрушителя их мира…

А другие частицы: земля, воздух, пространство – заняты своими функциями, как сами по себе работает сердце, сокращается поджелудочная железа, и никто мне на помощь не придет…

С этим отчаянным прозрением я умер тогда, а сейчас страшная дрожь прошла по телу, а кисти рук заныли, кожа покраснела, там быстро-быстро запульсировали какие-то жилки, которых только что не было.

Я вскочил, едва не опрокинув кресло, дрожащими пальцами врубил телевизор громче. Ужас смерти на кресте слишком свеж, раны могут открыться при одном лишь ощущении вбиваемых в живую плоть моего разумоносителя заржавленных штырей.

В старину любой новый взгляд на мир, новое объяснение мироздания принимало вид веры в нового бога. Затем пришли эпохи, когда это стало оформляться в виде идейных учений.

Как назовут то, что я внезапно увидел? Придумают звучный латинский термин или назовут моим именем?.. Непривычно в наш век, когда полно компьютеров, но нет ни одного философского учения. Только старшее поколение знает, что такое идеализм, материализм, агностицизм, а нынешнее если и слышало такие слова, то лишь в лексиконе проститутки, которая материализм понимает однозначно, как говорят депутаты, так как понимает и идеализм. Но приходит новое поколение, наступает новый век, и он созрел для новой картины мира.

Она не для трусов.

Возможно, в новом поколении будут не только трусы.

Слезы бежали по лицу, подушка под щекой промокла. Тьма уходила медленно и неохотно, я знал обреченно, что ночью снова вернется, а потом однажды… придет навсегда. Во мне осталась и залегла тяжелым камнем чернота, холодная и беспощадная. Я громко всхлипывал, плечи содрогались, а горло закупорил горький ком.

Я видел, как умру, видел себя дряхлым и беспомощным, с желтой сморщенной кожей, потухшими слезящимися глазами. Мой кишечник жил сам по себе, иногда я утопал в экскрементах, но тут же обо всем забывал, я видел приближающуюся собственную смерть, но не мог по слабости ни отсрочить, ни ускорить…

– Так что же, – вырвалось из пересохшего горла, – я… все равно… умру?..

И очень скоро стрельнуло в мозг. Через кратчайший миг, в котором три-пять десятков оборотов этой планеты вокруг ее центральной звезды. Таких же мгновенных, как обороты электрона вокруг атомного ядра.

Ничего не видя вокруг себя от горя, я поднялся почти на ощупь, старый и дряхлый в своем теле тридцатилетнего, что неизбежно – неизбежно! – скоро превратится в гадящую под себя развалину, а я так и буду в нем, заключенный навеки… на тот остаток мгновения, которое…