Сергей Лукьяненко - Делается велосипед

В ранее выходившие сборники рассказов я включал старенький цикл пародий «Приключения Стора» – как описали бы одну и ту же базовую ситуацию разные авторы… от Виктора Гюго и до братьев Стругацких.

На самом деле этот цикл был урезан на одну пародию. Может быть оттого, что она пародировала не столько конкретных авторов, сколько общее направление: советская фантастика ближнего прицела. Конкретные имена – Казанцева, Немцова, Днепрова – вряд ли тут важны. Это были писатели, которые писали в духе своего времени, и нельзя их винить за то, что пришло иное время… сделавшее смешным те или иные литературные приемы.

Винить – нельзя. А вот улыбнуться, я думаю, можно. Улыбнуться… а кому-то впервые понять, какой она была – советская фантастика ближнего прицела.

(Происхождение неизвестно. Очевидно, самостоятельно напечатан неисправной пишущей машинкой.)

Этот человек жил в начале двадцатого века.

Попытайтесь представить, что это такое. Уездный городок. Плохо мощеные улицы. Непролазная грязь. Толстый и потный пристав, лениво собирающий взятки с лавочников. Дряхлые дощатые домишки.

Вот в одном из таких домишек, в семье одного из мелких лавочников, и жил пионер апэмбологии.

Нищие дрались у кабаков. Калеки толпились у церкви. Попы варили опиум для народа. Крестьяне стонали под игом царизма. Пролетариат читал «Манифест».

Алексея волновало другое. Скорчившись над столом, он писал узким металлическим перышком, заполняя тетрадь ровными строчками. Полудетский почерк, дрянные чернила. И недетские мысли.

«Возьмем, к примеру, велосипед. На нем можно ездить по дорогам. А ежели поставить еще два колеса – то, наверное, и без дорог. Коли на лодку велосипед надежно поставить – по воде весьма быстро можно передвигаться. А как сделать, чтобы в небе на велосипеде летать? Крылья, махать умеющие? Или крылья и винт хитрый, как у парохода… Если бы еще придумать, как между звезд на велосипеде…»

– Ты, братец, совсем обленился. А ну марш, муку развешивать!

Появлялся отец гения и гнал его в лавку. Так и оставались недописанными великие строчки. И не узнать нам уже, догадался ли Алексей, что слова его озарили путь человечеству. Путь к звездам.

И не найди я старой тетради, никто и не узнал бы, что было оно – озарение.

Небо серое, свинцовое. Маленькая заимка. Вьюга наметает сугробы в человеческий рост. А Петр, хмурясь, слушает радио. Старенький «Океан» сообщает:

– По сообщениям итальянского радио ученый Мэтро Мандзони из Миланского университета создал образец принципиально нового космического аппарата. По словам Мандзони, его «звездоход» будет не более велосипеда размерами…

Не более велосипеда… Петр хмурится. Вот ведь странно: только вчера он прочитал в книге известного писателя-фантаста о российском гении – Алексее Алешине. А сегодня слышит, как итальянский ученый, наверняка воспользовавшись идеями Алешина, воплотил мечту в жизнь. Воплотил – это хорошо. Но первым-то был Алексей! Это его талант вдохновил итальянца. И надо сделать все, чтобы мир узнал об этом.

Петр встает. Свистом подзывает Полкана – верного пса, своего единственного друга.

– Я еду в Москву, Полкан. Надо организовать комитет по защите творческого наследия Алешина. Ты со мной?

Полкан взвизгивает. Он не бросит друга…

Одевшись, собрав рюкзак с хлебом и салом, пристегнув ошейник Полкану (в Москве, говорят, без ошейника собак не пускают в метро), Петр выходит в метельную круговерть.

На пороге – год девяносто первый. Девять десятилетий разделяют родственные души. Но Петр не чувствует этого. Алешин для него – близок и понятен. Куда понятнее, чем, например, Клава… Что ж, ей, и будущему ребенку, он станет писать письма.

Кружится, воет, неистовствует метель. Уж не с Апеннин ли этот снег? Но ему не сломить героя. Пешком, через тайгу, Петр идет в столицу.

– Паола, кофе!

Скорчившись за письменным столом, Мэтро читал свежие газеты, Проклятие! Уже и «Монд» пишет о протестах комитета по защите Алешина. Недавно русские послали президенту Италии триста тысяч открыток с протестами и осуждением Мандзони. Открытки были опубликованы в журнале… как же это читается-то, непонятно… А, «Мо-ло-дая квар-тия».

В детстве Мандзони считался неспособным к наукам, и не зря. Рос он тугодумом, лентяем, хулиганистым и непослушным. Тем только и занимался, что воровал маслины в чужих садах, да бил стекла в доме старенького священника. И лишь в тридцать лет прорезались у Мэтро блестящие способности в физике. И какие! Профессора в университете почитали за честь пожать руку удивительному студенту.

Отхлебывая кофе из глиняной пивной кружки (Мэтро был оригиналом во всем), ученый смотрит на прикрытую полиэтиленом модель в углу кабинета. Вот оно, детище всей его жизни, межзвездный велосипед. И вдруг оказалось, что еще девяносто лет назад безвестный русский гений предвосхитил его открытие.

Странный народ, русские. Все они придумали первыми в мире, вот только делать не торопятся. И рентген изобрели еще в средневековье – сам Иван Грозный писал беглому князю Шуйскому: «Я тебя, Васька, насквозь вижу».

Пустая кружка летит в угол. Мэтро встает. Кричит:

– Паола! Иди на почту, отправляй телеграмму в Москву. «Я, Мэтро Мандзони, признаю приоритет Алексея Алешина и желаю продолжать свои работы в Московском университете имени…»

Борис Буханкин был настоящим октябренком. Когда подрос – пионером. Потом – хорошим комсомольцем, умеющим говорить слово «есть». Он осваивал целину, покорял космос, расщеплял атом. Потом, перестроившись, осудил волюнтаризм, высокие расходы на никому не нужный «Буран» и соорудил саркофаг вокруг реактора на Украине.

В возрасте тридцати пяти лет физика Буханкина, прозванного за моральные качества Пастором, или проще – Стором, направили для испытания первого звездохода. И это – всё о нем.

Не было долгих прощаний, не было оркестра и шампанского. Суровый и строгий Поспелов, председатель госкомиссии по приемке первого звездохода, хлопнул Бориса по плечу и ласково произнес:

– Если что – будем считать тебя коммунистом.

– Это когда? – поинтересовался Боря-Стор, раскручивая педали звездохода. Тихо гудело динамо, вырабатывая ток для нейтринного генератора.

– Ну… Ежели воспаришь, а на Землю уже не вернешься.