Алексей Калугин - Игра в реальность

– И еще мне не нравится то, что мы видим ситуацию только глазами Париса, – продолжил свою мысль Витька. – Согласись, такой взгляд трудно назвать объективным.

Я бы согрешил против истины, если бы сказал, что именно Витька посеял в моей душе первые зерна сомнений. Но именно он удобрил как следует почву, дабы они взошли и дали урожай.

Когда мы уходили, меня удивило то, как тепло, прямо-таки по-дружески, распрощался Трепищев с Витькой. Если мне он только бегло улыбнулся и коротко кивнул, то моего приятеля он долго не отпускал – все тряс руку и с огромным чувством изрекал какие-то банальности.

– С чего это писатель вдруг проникся к тебе любовью? – спросил я, когда мы спускались вниз по лестнице.

Витька усмехнулся.

– Пока ты беседовал с духами, мы с ним тоже кое о чем потолковали.

Я насторожился.

– И о чем же была беседа?

– Не беспокойся, – снова усмехнулся Витька. – Ни одну из заповедей Париса я не нарушил.

Мы вышли из подъезда во двор. Было начало одиннадцатого, но солнце еще не успело проникнуть в этот тихий уголок, который, казалось, был отгорожен от всего остального мира. Детская площадка была пуста – на лето родители развезли своих отпрысков кто куда смог: кто на курорт, а кто по-простому – на дачу с бабкой да дедом. На скамеечке под липой сидела пара благообразных старушек в аккуратных платьицах и чистеньких белых платочках. Слева от подъезда темнела большая лужа, как после сильного дождя. Но, насколько я помнил, ночью дождя не было.

– Так все же, о чем вы говорили с Трепищевым? – спросил я у Витьки.

– Естественно, о литературе, – ответил он. – О чем еще говорить с писателем?

Сказав это, он умолк, хотя прекрасно понимал, что именно меня интересовало. Такая уж у него была натура.

– Ну и?.. – подтолкнул я его.

– Мы смогли прийти к соглашению.

Я с тоской посмотрел на своего приятеля. Я знал Витьку Кровица с первого класса, и то мне порою казалось, что он намеренно пытается вывести меня из себя. На людей же, которые встречались с ним впервые, Витька, в зависимости от того, какое у него в данный момент было настроение, производил впечатление либо невозможного зануды, либо гнуснейшего типа с непереносимым характером.

– К какому соглашению? – пришлось спросить мне.

– Вадим согласился с тем, что его творения – это не литература. И даже не способ зарабатывания денег. Ты знаешь, он признался мне, что как-то раз случайно услышал в издательстве разговор о том, что выпуск его книг оплачивается неким меценатом. И оплачивается весьма щедро. В противном случае издательство ни за что не стало бы тиражировать подобную чушь. Я же, в свою очередь, согласился с тем, что тот факт, что книги его издаются, безусловно, является для автора стимулом к дальнейшей работе.

– И это все?

– Все. В конце разговора Вадим сказал, что беседа со мной помогла ему по-новому взглянуть на то, что он делает. Еще он сказал, что писать, конечно же, не бросит, но будет уделять больше внимания композиции книги и языку. Не думаю, что у него что-нибудь получится, – как автор Трепищев совершенно безнадежен, – но приятно уже то, что человек смог осознать свои недостатки и даже готов начать бороться с ними.

– И при этом ты не сказал ни одного доброго слова о его книгах? – спросил я, все еще ожидая какого-нибудь неприятного сюрприза.

– А ты считаешь, что о них можно сказать хоть что-нибудь, кроме слова «мерзость»?

Вопрос был чисто риторическим, поэтому я и не стал на него отвечать.

– А что тебя так беспокоит творчество Трепищева? – спросил Витька.

– Меня интересуют не книжки Трепищева, а то, каким образом все это связано с тем, что происходит с нами, – ответил я.

– Ты думаешь, это настолько серьезно?

– Суди сам. Во-первых, в каждом варианте реальности из тех, где нам довелось побывать, мы непременно видели книги Трепищева. Причем даже их оформление было абсолютно идентичным. Во-вторых, во время вчерашнего разговора по телефону Парис почему-то был возмущен тем, что мы в шутку стали восхищаться книгами Трепищева. А сегодня он вообще взбеленился, не объяснив даже толком причину своего гнева. Между тем мы всю ночь находились в квартире Трепищева, и ошибка, которую мы, по словам Париса, допустили, могла быть связана только с небезызвестным нам писателем. И наконец, в-третьих, у Трепищева на ключах болтается клиппер, который, как утверждает Парис, ему вручили солтеки. Помнишь историю о том, как он к нему попал: какой-то незнакомец подарил ему брелок в коридоре издательства, пообещав, что безделушка непременно принесет писателю удачу. Так все и произошло. А теперь еще выясняется, что существует некий таинственный меценат, который с удивительной щедростью спонсирует издание его никчемных книг.

– Ты хочешь сказать, что все наши проблемы связаны с Трепищевым?

– Я не стал бы исключать такую возможность.

– Почему в таком случае Парис не хочет прямо сказать нам об этом?

Я усмехнулся.

– Можешь сам задать ему этот вопрос при встрече.

Пройдя дворами, мы вышли в узкий переулок, который вывел нас на Неглинную.

– Как тебе это нравится? – Витька указал на вывеску с названием улицы, висевшую на углу дома, рядом с которым мы оказались.

На вывеске, как, впрочем, и положено, было написано: «Ул. Неглинная». А чуть ниже более мелкими буквами в скобках указано: «Ул. Л. Утесова».

– По-моему, неплохая идея, – улыбнулся я. – Чем каждые десять-пятнадцать лет менять имена улиц и названия станций метро, внося сумятицу в сознание как коренных москвичей, так и гостей нашей многострадальной столицы, лучше уж указывать различные варианты названий улиц в скобках, после основного.

– Мне нравится мир, в котором улицы называют именами музыкантов, а не военачальников. – Витька умиротворенно улыбнулся.

– Пойдем до Трубной пешком или поймаем машину? – спросил я.

– Я лично не прочь прогуляться, – ответил Витька. – Интересно посмотреть, чем еще этот вариант реальности отличается от тех, в которых мы уже побывали.

Не спеша, внимательно глядя по сторонам, мы пошли в направлении Трубной площади.

Чисто внешне новый вариант реальности ничем особенно не отличался от того, который я привык считать своим. Кроме разве что вывесок с вариантами названий улиц. Да, может быть, еще и непривычной чистотой на улицах. Здесь через каждые десять-пятнадцать метров у края тротуара стояли аккуратные урны, раскрашенные под матрешек, в то время как в моем мире лет пять-шесть назад буквально в один момент по какой-то совершенно необъяснимой причине все урны таинственным образом исчезли не только с улиц города, но и с платформ станций метро. Большинство моих знакомых склонялись к мнению, что урны были убраны по распоряжению городских властей, поскольку представляли собой удобные тайники для самодельных мин, используемых террористами. Однако Витька Кровиц придерживался иного мнения. Когда речь заходила об исчезнувших с улиц урнах, он напускал на себя таинственный вид и негромко сообщал желающим узнать его мнение по данному вопросу, что на самом деле исчезновение урн не обошлось без вмешательства неких сил, о которых мы пока еще не имеем никакого представления, но которые со временем обязательно проявят себя снова. Что это были за таинственные силы, Витька комментировать отказывался. Тогда я только посмеивался над своим чудаковатым приятелем, который даже за самыми простыми вещами непременно желал видеть заговор каких-нибудь спецслужб. Но сейчас я начинал думать, что, возможно, Витька был не так уж далек от истины. Что, если внезапное исчезновение урн с улиц города было связано с тем, что кто-то из создателей гобелена вечности в очередной раз изменил реальность таким образом, что в новом варианте мы остались без урн?