Александр Громов - Завтра наступит вечность

Зря многие думают, будто Луна всегда повернута к Земле одной стороной, – на самом деле она как бы слегка «покачивается» за счет эллиптичности своей орбиты, поэтому Луна Крайняя в море Южном то оказывается на самом краю лунного диска, то прячется за край. Это, как объяснил Стерляжий мне, лопоухому, и называется либрацией. Понятно, что с «Грифа», болтающегося в пространстве на некотором отдалении от Земли, благоприятные для приема лифта временные «окна» куда шире и надежнее, нежели с поверхности. Правда, столь же продолжительны и безысходны «мертвые» периоды невидимости Луны Крайней.

Словом, Луна плыла, кабина ехала, беременный шнур-генератор в верхнем шлюзе готовился к почкованию, а мы с Надей, изгнанные занятыми дядями с глаз долой, играли в слова. Два фломастера, два листа бумаги в клеточку, неизменная кукла Аграфена в вязаных штанишках, давно нуждающихся в стирке, и отвратное слово «ревмокардит», наводящее на мысли о кардиограммах, белых халатах, эмалированных утках под койками и неизбежном запахе карболки.

Меня едва не замутило.

– Давай лучше возьмем другое слово.

– Пожалуйста, – сказала Надя. – Предлагай.

– Антиклерикализм.

Надя поморщилась.

– Чересчур пышно, к тому же три буквы «и». Масса вариантов, неинтересно. Давай что-нибудь попроще.

– Тогда э… толерантность.

– Еще того лучше – три «тэ». В «ревмокардите» хотя бы все буквы разные… хотя нет, в нем два «эр». Ну, это все равно.

– Хорошо, – вздохнул я и покосился на экран. С генератором пока ничего не происходило. – Пусть будет «ревмокардит».

– Десять минут, – поставила условие Надя. – Слова из пяти и более букв. Заметано?

– Угу. Давай отмашку.

– Три-четыре. Поехали.

Десять минут пробежали возмутительно быстро.

– Рокер, кредо, кредит, катод, комета, комар, кордаит, ветка, ведро, водка, древо, дрова, трико, отвар, морда, мерка, метод, мотив, мортира, – зачитал я.

– Ух ты, – восхитилась Надя. – Совсем недурно. «Мортиры» и «рокера» у меня нет. А что такое «кордаит»?

– Растение такое доисторическое.

– Не врешь? Ладно, проверю. А «дрова» не подойдет – множественное число.

– Хм. Назови единственное.

– Дровина.

– Фигушки. Это жаргон.

– Сам ты жаргон. Ну так и быть, владей своими дровами. Теперь слушай, что ты упустил: актив, миокард, коррида, дремота, демократ, вердикт, икота. Совпадающие слова вычеркиваем, остаток считаем по буквам… э… сорок шесть – двадцать четыре в мою пользу. Ого! Этак ты меня со временем обставишь.

Комплимент, по правде говоря, был сомнительный. Проиграть с разгромным счетом, да еще женщине… Покажите мне человека, который любит проигрывать, и я специально приду посмотреть на такое чудо природы – понятно, издали. Не желаю общаться с извращенцами.

– Покажи свою бумажку, – потребовал я.

Надя фыркнула и, кажется, хотела скомкать листок и метнуть в меня в виде шарика, но передумала и доставила его в мои руки с таким бережением, словно это был по меньшей мере договор о дружбе и взаимопомощи между двумя державами.

– На, убедись.

– Ты нарочно взяла знакомое слово, – обвинил я, убедившись.

– Вот так, да? Хочешь повторим с твоей «толерантностью»?

– В другой раз, – уклонился я и показал на экран. – Гляди, кажется, начинается…

– Еще нет. Ты мне глаза не отводи. Так и скажи, что признаешь поражение. Стыдиться тебе нечего, я ведь чемпион «Грифа».

– Ладно, признаю, – буркнул я.

– Так-то оно лучше. Не переживай, среди новичков ты лучший… – На мгновение она запнулась. – В смысле, играешь лучше всех. Как-нибудь еще поиграем, ладно?

– Тебе это интересно в психологическом плане? – не без яда вопросил я и сейчас же пожалел об этом. Надя заметно расстроилась.

– Глупый ты… Я ведь не взаправдашний психолог, специальных тестов не провожу. Хотя еще как могла бы. Ну и много ли я извлекла бы из этого теста? Только то, что самолюбие у тебя в норме и что ты много и бессистемно читал. Но я это и раньше знала.

Она замолчала и отвернулась к экрану. Я ощутил себя подлецом. Расстроить такую девушку, как Надя, мог только клинический негодяй, для которого сделать мерзость – удовольствие… Но я же не хотел этого!

Я подплыл к ней, осторожно убрав с пути куклу Аграфену. Очень хотелось обнять Надю за плечи, но я ограничился прикосновением к руке.

– Прости…

Она не отняла руку.

– Не за что.

– Я действительно глупый…

– Ты нормальный мужской шовинист. Я бы насторожилась, если бы это было не так. А доставать из новеньких подноготную при помощи каких-то там тестов или детектора лжи – кому надо? Пиявочку за ухо, и все дела…

– Какую пиявочку?

– Что?.. Ты ослышался. Лучше расскажи, где ты пропадал последние сутки.

– А! – Я неосторожно махнул свободной рукой, отчего едва не улетел в свободный полет с вращением. – Поймало злое начальство, заставило работать инженером.

– Начальник смены, что ли? Капустян?

– Что мне Капустян? Стерляжий. Он мне начальник. А я, естественно, дурак.

– Погоди, ты разве не инженер?

– Еще чего. Я техник. Кончай обзываться – обижусь.

– На Стерляжего ты уже обиделся, – сообщила Надя. – Думал, он первый в душ зайдет?

– Как раз не думал, – возразил я. – Еще чего не хватало – спирт на него тратить.

Надя хохотнула.

– Где ты вообще его добыл? Провез контрабандой?

– За кого ты меня принимаешь? Я законопослушен и лоялен. Просто очистил гидравлическую жидкость и перекачал куда надо. В душевой ведь отдельный замкнутый цикл, воды в нем всего ничего. Ну и получилась жидкость градусов в двадцать пять – тридцать… водочка разбавленная… А что толку? Я так и знал, что не оценят.

– Не без этого, – согласилась Надя. – Я слышала, Капустян со Стерляжим полаялся, требовал немедленно списать тебя вниз. Половина смены тобой возмущается, вторая половина ржет. А Цыцкина заперли до протрезвления.

– Кретин он, – высказался я. – Охота была выскакивать да орать на весь «Гриф». Стоял бы под струями, кайф ловил…

– Он трезвенник, – сказала Надя. – Лучше скажи: как теперь душ исправить?

– Слить водку и заменить водой. Дистилляция тут не поможет. Есть второй вариант: всем усиленно мыться, пока спирт не впитается кожей. Веселые будем… Кстати, о коже. Так какая такая пиявочка, а?

– Обыкновенная… Ой, кажется, началось!

Я так увлекся, что не сразу понял, у кого началось и что. Потом сообразил и начал выгребать к монитору.

И вправду – началось.

Вначале шар стал лиловым. Затем перестал быть шаром, вытянувшись в эллипсоид. Через несколько минут эллипсоид превратился в яйцо и оставался им не менее получаса. По его поверхности блуждали пятна – темные и белесые, причем темные двигались преимущественно в широтной, если так можно выразиться, плоскости, а белесые предпочитали меридиональные орбиты. Не уступая друг дружке дорогу, они, тем не менее, не сталкивались.