Кир Булычев - Петушок

– Только на один день, – сказал Миша. – По личной просьбе режиссера. Видите, даже наш автор приехал. И вообще ей прямая дорога в кино.

В этот момент Надя вышла из дверей. Мне показалось, она была уверена, что за ней должны были приехать и позвать. Нет, она не была накрашена или как-нибудь особенно одета. У нее была очень белая, в веснушках кожа. И волосы ее были не то чтобы рыжими, а очень густого, темного медного цвета. Она знала силу своего взгляда. Она внимательно поглядела на меня.

– Николай Дмитриевич. Знаменитый писатель, – поспешил представить меня Миша. В иной ситуации я бы одернул его. Но что поделаешь, пускай Надя слышит именно эти слова.

– Я знаю, – сказала Надя. – У меня ваша книжка есть. А Виктория Олеговна сказала, что в моих услугах она больше не нуждается.

Она удачно скопировала голос Виктории и даже надменную – графскую – каменность ее лица. Миша хихикнул:

– Сам Розинский просит.

– Мама, – сказала Надя, – я буду вечером.

И пошла к машине.

«Как она естественна! – подумал я. – Как она правильно садится в машину».

В машине она поглядела на меня оценивающе. Гожусь ли я в знаменитые писатели?

– Я думала, что вы старый, – сказала она.

– Я и так немолодой, мне скоро пятьдесят будет.

– Никогда не дашь, – сказала Надя. – Вас, наверное, в автобусе еще молодым человеком называют? Молодой человек, передайте билет. Правильно?

– Еще называют.

– Режиссер кажется старше вас.

– Только кажется.

– Я вообще считаю, что молодым девушкам нечего делать со своими сверстниками. Скучно до ужаса. Мужчина должен иметь опыт.

Это были не ее слова. Наверное, из какого-нибудь кинофильма. Она положила ногу на ногу, колени у нее тоже были белые.

– Я совсем не загораю, – заметила она мой взгляд. – Обгораю и снова белая. Даже обидно, как будто в отпуске не была. Вы мне завтра книжку свою подпишете?

– Обязательно.

Мы приехали. Розинский ждал, не начинал без Нади. Не потому, что она была ему нужна, а потому, что таким образом устанавливал свою безграничную власть в группе. Виктория дулась, но молчала.

Надя прошла к толпе провожающих главного героя так, словно была единственной звездой на площадке. Роли у нее никакой не было, но я заметил, как вторая камера периодически замирала на ее крупном плане.

Был перерыв. Поехали за кассетами, конечно, не рассчитали и забыли запас в гостинице. Надя отыскала меня на берегу.

– Мне этот Сема надоел, – сказала она.

– Кто?

– Сема, оператор. Он меня сегодня в кино звал. Операторы ничего не решают, правда?

– В чем?

Она не ответила. Продолжала, словно не слышала:

– У нас кино идет интересное, индийский фильм, в двух сериях. Вы не смотрели?

Глаза ее были настойчивыми, чистыми.

– Не люблю индийские фильмы, – сказал я.

– Я тоже не люблю, – сказала Надя слишком быстро. – Они такие примитивные. Но иногда хочется развлечься и ни о чем не думать.

– Надя! – закричал Розинский. – Ты куда ушла? Начинаем.

– Зовет, – сказала она. – Обратил на меня внимание. Говорит, что у меня данные.

Она отошла к группе. Но недалеко. Остановилась и спросила:

– А вы специально к речке отошли?

– Нет, – удивился я.

Она засмеялась низким сочным смехом.

А я понял, что специально отошел к реке, надеясь, что она подойдет ко мне.

Этого еще не хватало, рассердился я на себя. Знаменитый писатель. Сколько ей лет? Двадцать, не больше. Девушка хочет в кино. Девушка совершенно не представляет, что это такое. Она думает, что это и есть красивая жизнь. Ей все говорят: ах, у тебя удивительные глаза! Ах, какие волосы! Понятно, почему сердится Виктория: непозволительно острое внимание со стороны мужчин. Я поглядел наверх. Виктория стояла, ждала Надю, но смотрела на меня. Как мне показалось, с осуждением.

На следующий день мне надо было уезжать.

Перед поездом я зашел на площадку. Посмотреть, как будут снимать. А может, взглянуть на Надю. Может быть. Вчера я уехал раньше других, был зол на себя, устал как собака. Уехал, пока снимали, лег спать.

Я знал, что Наде делать на площадке нечего. Но почти не сомневался, что она придет.

Она меня увидела, когда я шел по улице.

Она сидела, болтала с оператором Семой.

Сразу поднялась и пошла мне навстречу.

– Вы вчера ушли, даже не попрощались, – сказала она с осуждением. Как будто я нарушил обещание ждать ее.

– Устал.

– А я в кино ходила. С Семой. Ужасная тоска эти индийские фильмы.

У Нади были губы очень нежного розового цвета.

– Как вы думаете, – спросила вдруг Надя, – у меня есть шансы поступить во ВГИК? Или в театральное училище?

– А почему ты хочешь?

– Я обязательно поступлю, – сказала Надя. – А вы мне поможете?

– Как же я вам помогу?

– Ну, у вас связи, вас все знают. Вот я книжку принесла, подпишите.

Пока я подписывал книгу, а она корректировала надпись: «Напишите лучше – «Дорогой Наде», так лучше», подошел Миша, сказал, что машина ждет.

Надя взяла книгу, спрятала в сумочку.

– Что вы ей написали? – спросил Миша.

– Не твоего ума дело. – Надя четко разбиралась, кто ей может помочь в Москве, а кто ей не нужен.

Но Миша не обиделся. Пошел к машине.

– Вы верите, что я поступлю? – спросила Надя.

– Убежден, – искренне ответил я.

– Я в Москве вас найду. Мне даже вашего телефона не надо. Осенью приеду.

Потом она протянула мне руку, как послушная девочка.

– Не уходите еще. Я вам тоже подарок приготовила.

Она извлекла из сумочки елочную игрушку, таких давно уже не делают. Петушок из давленого картона, позолоченный.

– Если увидимся в Москве, – сказала она серьезно, – я вас по петушку узнаю.

– Николай, ты с ума сошел! – крикнула Виктория. – На поезд опоздаешь.

Я побежал к машине. От машины оглянулся. Надя стояла, приветственно подняв руку. Очень белую руку.

В поезде я снова расстроился. Попытаюсь объяснить почему. Мне скоро пятьдесят лет. Формально я вроде бы достиг многого. Меня знают, печатают, снимают. И если я завтра умру или улечу на Марс, то, полагаю, еще долго будут говорить о моем тоне, моей стилистике, моем видении мира. А если честно – добился ли я того, чего хотел? Нет, ничего не изменилось. Двадцать лет назад я писал лучше, хоть многого и не умел. Сейчас я на площадке, с которой путь только вниз. Поэтому мое общение с тщеславной и прямодушной в своей целенаправленности Надей было ложью. Не видела она меня. Видела только имя на обложке книги или в титрах фильма. Улыбаясь, превратила меня в ступеньку, по которой можно подниматься к заветной вершине. А в сущности, никому я не нужен и ничего не стою… Я полез в карман, достал золотого петушка. Он был потерт на краях. Видно, много раз его доставали из коробки и вешали на елку. Узнает она и без петушка. Я положил петушка обратно в карман, и пальцы нащупали что-то еще. Я вытащил это что-то. Оказался снова картонный позолоченный петушок. Второй. Я положил их рядом на колени.