Роджер Леви - Платформа [litres]

Мы прошли по иллюзорному Эдему к лифту. Дожидаясь его, я спросил:

– А что с Пеллонхорком? Где он?

– Он еще не готов к встрече с отцом, – ответила Мадлен.

Двери лифта открылись. Когда он начал движение, я проверил таймер на своем хрономе. Подъем на девяносто четвертый этаж занял двадцать три целых и две десятых секунды. Все это время Мадлен разглядывала ногти и возила губами по своим белым зубам. Я следил за числами на дисплее, подсчитывая степени ускорения и замедления, вычисляя скорости. Точная высота банка была мне неизвестна, но я знал, что в Пековине восемьдесят два здания с таким количеством этажей.

– На какой мы высоте? – спросил я у Мадлен, когда открылись двери.

Она недоуменно на меня посмотрела:

– А ты не видел? Девяносто четвертый. Верхний этаж. Я думала, ты очень умный.

– Я не об этом спрашивал. Я спросил, на какой мы высоте ? Сколько метров ?

Мадлен закатила глаза и вздохнула.

– До этажа, на котором мы находимся, или до верхушки здания?

Она посмотрела мимо меня, и я повернулся, чтобы увидеть, что привлекло ее внимание.

Вживую Итан Дрейм поражал. По его бритому черепу тянулась ото лба широкая впадина шрама, а глаза были удивительными, близко посаженными и глубоко утопленными, с узкой и насыщенно-синей радужкой. Дрейм почти не мигал. Он был намного выше моего отца, и я увидел Пеллонхорка в его привычке бессознательно складывать ладонь в кулак. Но улыбка у него была непринужденная и широкая. Мне было очень тяжело понять, как он умудрялся всегда быть таким, как этого требовал момент, невзирая на любые другие события. Его способность концентрироваться на том, что важно, отметать помехи, была невероятной.

– Алеф, – сказал Дрейм. – Мальчик Алеф. Хорошо.

Он повернулся и провел нас в кабинет. Одна из стен была стеклянной. За ней лежал финансовый район. Когда свет падал на голову идущего Дрейма, озаряя ее под разными углами, шрам, казалось, то углублялся, то исчезал.

Усевшись за огромный стол, Дрейм передразнил меня, изобразив мой голос.

– Сколько метров ? – Он жестом пригласил меня сесть напротив. – Твой отец задавал подобные вопросы.

Он пристально посмотрел на меня – мальчика – и в этот момент я осознал, что вся эта забота была направлена совсем не на его сына, а на меня.

– Мадлен, добудь ему… чего ты хочешь, парень? Воды? Сока?

– До этажа , – сказал я. – От нижнего до верхнего.

Я до сих пор иногда так делаю, даже теперь, много лет спустя. Когда меня одолевает стресс или тревога, я ухожу в статистику. Но в тот момент это была не просто тревога. В гиперсомнии я разом, без перерыва, впитал больше необработанной информации, чем когда-либо до или после этого, и до меня только что дошло, что я больше не увижу родителей, а этот человек, который в какой-то степени повинен в их смерти, остался единственным, кто обо мне позаботится.

Теперь воспоминания о первой встрече с Дреймом вызывают у меня легкий стыд. Но она закрепила у Дрейма и Мадлен впечатление обо мне как о ребенке-машине, с предсказуемостью механизма, его простыми преимуществами и слабостями.

– Я не знаю, – сказал Дрейм. – Добудь ему ответ и сока. И поскорее.

Мадлен не сдвинулась с места. Она плотно сжала свои ярко-розовые губы и уставилась на Дрейма.

Он смягчил тон:

– Мадли, пожалуйста.

Она развернулась и ушла. Мы ждали ее возвращения в тишине.

– Двести шестьдесят три метра и девяносто четыре сантиметра, – сказала она, принеся стакан красного ветчинного сока. Кончики пальцев у нее были круглые и непривычные к работе, как у ребенка, а вот костяшки – белые. Она взглянула на меня и улыбнулась. Но, как и прежде, улыбка была далека от искренней, и даже от порносферной. – Не считая ковра, – добавила она, словно желая помочь, но совершенно нелюбезным тоном.

– В лифте ковра нет, – сказал я.

Дрейм рассмеялся:

– Нет смысла перед ним язвить. Он как пьютерия. Слова его не проймут.

– Да в чем смысл этого дурацкого вопроса? – рявкнула она.

Дрейм посмотрел на меня.

– В том, чтобы получить ответ, – сказал я.

Мадлен резко поставила передо мной стакан, сок выплеснулся и растекся по столу густой лужей. Я провел по ней пальцем, словно приказывал расступиться водам Красного моря, и облизнул его. Мадлен снова сверлила меня глазами, и я решил о ней больше не думать.

Это было глупо. Я считал ее кем-то вроде официантки. Я и понятия не имел о том, что такое «любовница» и какой властью она обладает. Впрочем, я знаю, что чересчур сильно себя виню. После двух недель в Песни доставшаяся мне от матери ограниченная чуткость укрылась в глубине моего сознания. Прежде я смог бы, пусть и кое-как, понять Мадлен. Мама начинала обучать меня нужным техникам. Я исследовал бы тон, которым говорила Мадлен, и ее слова, и их контекст; я пришел бы к выводу, что она использовала сарказм, отреагировал соответственно и, возможно, не нажил бы себе подобного врага.

Но не исключено, что она сразу вознамерилась стать мне врагом. И наши отношения были предопределенными. Как судьба, если вы в нее верите. Хотя я ни во что не верю.

– Алеф, – сказал Дрейм, как только она ушла. – Мне жаль твоих родителей. Мы с твоим отцом были очень близки.

– Он никогда о вас не рассказывал. И даже не упоминал.

– Это было из уважения, Алеф. Ты мне не поверишь, но я буду скучать по нему так же, как ты.

– У меня с собой пьютер.

Этого Дрейм не ожидал. Он, должно быть, думал, как и насколько быстро сможет меня к этому подвести; сейчас я могу анализировать его действия, но тогда это было для меня совсем не так очевидно. Даже внутри программы «ПослеЖизнь» невозможно по-настоящему заглянуть в прошлое, потому что факты, если ты к ним хоть как-то причастен, перестают быть фактами. Возможно, озарения, посещающие меня при взгляде в прошлое, смешиваются с моим тогдашним восприятием. Вспоминая минувшее, вы изменяете его в своей памяти, а еще изменяете себя сегодняшних . Это еще одна логическая цепочка. Или логическая петля. Все здесь должно быть совершенно правдиво – природа программы «ПослеЖизнь» и нейрида такова, что я не могу солгать или что-то выдумать – и все же…

– Твой отец всегда был со мной прям. Надеюсь, у нас будут такие же отношения, Алеф. Ты дружишь с моим сыном, как я дружил с твоим отцом. Он когда-нибудь рассказывал, как мы познакомились?

Я хотел повторить то, что уже говорил, – что мой отец никогда, ни разу не упоминал о существовании Дрейма, и поэтому не мог рассказать мне о том, как они познакомились, – но не стал. Я сказал:

– Нет.

Дрейм провел пальцем по луже сока, превратив мой минус в знак умножения, и сказал:

– Мы учились в одной школе. Над ним издевались. А я плохо успевал.