Карл Глоух - Заколдованная земля [litres]

Директор датской колонии в Гренландии и его милая супруга весьма любезно пригласили меня и Фелисьена Боанэ отпраздновать Щедрый Вечер – канун Рождества вместе с ними в их гостеприимном доме.

Мятели и холодный ветер бичевали убогий Годгааб, а когда их бушевание прекращалось, термометр показывал 30° Ц. ниже нуля. В такие моменты нельзя себе и представить б о льшей отрезанности от мира, чем та, в какой оказывается главное поселение Южного Инспектората. Эта датская колония так же заброшена, как какой-нибудь неизвестный остров, затерявшийся в Тихом океане.

В добавление к этому, не воображайте себе, пожалуйста, Годгааба с электрическим освещением, оживленными улицами и блестящими выставками на окнах.

Около приветливой бухточки группируются несколько благообразных деревянных построек. Поодаль от них, на возвышении, стоит небольшой костел с острой колокольней – самое монументальное здание поселка. Остальное составляют несколько дюжин эскимосских хижин – земляных бугров с единственным стеклянным оконцем и узкой трубой из жести.

На берегу лежит ряд вытащенных из воды челноков: каяков и умияков. На Запад отсюда тянется поверхность седого мрачного океана, которому редко-редко улыбается безоблачное небо, а на Восток идут волны покрытых снегом холмов, переходящих в разбросанный альпийский пейзаж, и резкий ветер со свистом несется сюда из бесконечных, покрытых льдом, пустынь центральной области края.

Но кто сегодня стал бы обращать внимание на неприятную погоду?! Кто стал бы заботиться о чем-нибудь там, на Западе, а тем более на Востоке, когда сегодня торжественный, так долго жданный день! С каждым мгновением приближается праздник Щедрого Вечера – кануна Рождества. И тут, на забытом конце света, разливает этот сказочный вечер благодатное тепло поэтического настроения.

В прошлом году провел я Щедрый Вечер в Праге; не удивительно поэтому, что сегодняшние мои воспоминания возвращаются к старому, сумрачному, но столь любимому городу, который раскинулся со своими остроконечными башнями, под мощным силуэтом рисующегося на тяжелом зимнем небе Града.

Получив очень лестное поручение от университета и минералогического отделения музея, уехал я вскоре после праздников через Копенгаген, Фареры и Исландию в Юлиенгааб. Криолитовые рудники Ивигута были первой станцией, где я провел несколько недель, изучая этот интересный, исключительно гренландский минерал.

Блестящие результаты семилетнего научно-изыскательного путешествия минералога L. Giesecka не давали мне спать, и я постепенно поднимался на север через Фридрихсгааб до Годгааба, где и остался на зиму.

Как зимняя станция на Гренландском побережье – Годгааб, действительно, превосходен. А обходительность и гостеприимство директора колонии и остального служебного персонала сделали очень приятным мое пребывание здесь. В чистой и теплой своей каморке я мог работать над статьей, предназначенной для сборника пражской Академии.

И как раз в Годгаабе встретился я с Фелисьеном Боанэ. Вскоре мы сделались друзьями.

Это был сухощавый, нежного сложения брюнет с голубыми глазами, всегда безукоризненно одетый.

Фелисьен представлял из себя интересное явление в художественном мире. То была новая разновидность репортера – репортер-художник.

Он изъездил почти целый свет. Его гениальные художественные, комические и экзотические эскизы наполняли известнейшие «магазины», ежемесячники и иллюстрированные журналы. Большие издательские фирмы спорили из-за него друг с другом, и заработок его был блестящ. Тем не менее, Фелисьен одним рисованием не удовлетворился.

Заполняя свой альбом эскизами, он не забывал и своей записной книжки, полной любопытнейшего «фольклора». Старые мифы, сказки и примитивные песни диких племен он заносил туда с одинаковым восхищением. Свободные же минуты он посвящал своей большой страсти – охоте, и с иронической серьезностью умел рассказывать невероятнейшие охотничьи приключения во всех частях света. Коротко говоря, живой темперамент Фелисьена делал из него прелестного компаньона. Он искрился остроумием. Самым увлекательным образом он мог рассказывать тысячи остроумнейших вещей.

Целый день в поселке царило необычайное движение. Праздничные приготовления были в полном ходу. Во втором часу пополудни все население собралось в костел, где производился экзамен школьникам. Затем всех зашитых в кожи эскимосских карапузов супруга директора одарила большими свертками со смоквой.

А когда колония восторженно пропела рождественские гимны, в домах чиновников и в хижинах туземцев пошли приготовления к празднику. Отовсюду несся приятный запах, и железные печи дымились во-всю. Годгаабские эскимосы не могут себе представить рождественского торжества без огромнейшего количества горячего кофе. Это их главный напиток, за который они готовы пожертвовать всем.

И на самом деле, невероятно, какая масса этого напитка истребляется здесь в течение рождественских дней. Хороший тон требует, чтобы в каждой хижине было заготовлено достаточное количество кофе, которым можно было бы угостить всех визитеров.

Вечером мы все сидели в доме директора колонии, в теплой, уютно освещенной комнате.

Сам директор, доктор Бинцер, пастор Балле, судостроитель Фредериксен, Фелисьен Боанэ и я вместе с тремя европейскими дамами колонии образовали общество около длинного стола. Разговор быстро принял веселое и сердечное направление.

Появилась хозяйка и села с нами, а нам не оставалось ничего иного, как воздать должную честь ее выдающемуся хозяйству и ее кулинарному искусству.

Телятина, оленьи окорока, жареные куропатки, овощные консервы и закуски, в доказательство этого, исчезали почти с магической быстротой. А когда, наконец, появилась рождественская елка, – рождественская гренландская елка, с трудом и искусством составленная из ветвей можжевельника, пристроенных к выкрашенному шесту, елка, искрящаяся огнями и блестящей канителью, – торжество достигло своего апогея.

Каждый из нас получил какую-нибудь мелочь на память об этом празднике. При пунше и черном кофе настроение поднялось окончательно. Фелисьен прямо-таки блистал своими причудами. Раздавались взрывы смеха. Наконец, Фелисьен, подняв стакан горячего пунша, встал, чтобы увенчать произведенное впечатление торжественным шуточным спичем.

Его прервал шум в передней. Явился какой-то запоздавший визитер, который не позволял себя спровадить. Он хотел лично говорить с директором колонии. Наконец, его впустили.