Артур Кларк - Венера Прайм

— Кто‑нибудь уже знает, что я здесь?

— Форстер созвал пресс‑конференцию. Он решил, что нет никакого смысла пытаться спрятать тебя. Дело в том, что Рэндольф Мэйс находится на Ганимеде уже больше месяца. Скандалит с Космическим Советом и Комитетом по культуре из‑за того, что Форстер не дает ему интервью.

— Значит…Форстер решил бросить меня на съедение гончим. — Спарта начала пристегиваться.

Блейк выглядел крайне смущенным:

— Всего одна пресс‑конференция.

— Тогда ничего не сделаешь. Он тоже там будет, не упустит случая.

— Ты одна справишься, — без особого энтузиазма крикнул он пилоту. — Я тебе там нужен?

— Не говори глупостей, — ответила та и плотно закрыла за собой дверь кабины.

Через минуту заработали ракетные двигатели. Блейк и Спарта, сидевшие бок о бок с ремнями безопасности бывшими в опасно ослабленном состоянии, не почувствовали никаких перегрузок, посадка была очень плавной, этому они были обязаны романтичному складу характера их пилота.

После дикой поездки на лунном баги с двумя пересадками, чтобы избежать любопытных глаз, Спарта оказалась в ледяной пещере, где «Майкл Вентрис» уже полностью был готов к взлету. Грузовой отсек корабля и отсек оборудования были опечатаны, а его баки дымились жидким топливом. Пещера была пуста, за исключением хижин маленького лагеря.

Спарту встретил экипаж. Она знала не только Форстера, но и Уолш, которая пилотировала катера, доставлявшие ее на Луну и Марс. А потом появился Мак‑Нил…

— Ангус, это действительно ты. — Она схватила крепкую руку инженера обеими руками и глянула ему в глаза. — Нашел себе капитана с большим винным погребом, не так ли?

Он ответил ей понимающим взглядом:

— Все еще занимаетесь инспектированием, инспектор?

— И за все эти годы так и не стала лейтенантом, ты это имеешь ввиду Мак‑Нил?

— Ну, что вы. Мне бы и в голову не пришло. Я очень рад вас видеть, каково бы ни было ваше звание.

Она отпустила его руку и обняла.

— И мне приятно работать с тобой.

Форстер устроил один из тех обильных обедов, которые делали их жизнь в ледяной пещере сносной. Спарта сидела между Форстером и Тони Гроувзом и узнала о Гроувзе больше, чем он сам о себе рассказал. Рассказывая ему стандартную версию о «счастливых» подвигах Эллен Трой, она изучала его холодным макрозумным глазом, ухом, натренированным в интонациях речи и своим сверх‑обонянием. Вывод был однозначным: неугомонный, смелый — можно доверять.

Другим новым лицом за столом был бедняга Билл Хокинс, который уныло сидел, погруженный в себя. Он поздоровался, сказал, что рад познакомиться, но Спарта подозревала, что, пять минут спустя, он не смог бы дать ее адекватного описания, настолько далеко отсюда находились его мысли. Когда он рано распрощался, Гроувз наклонился и сказал Спарте, излишне тихим голосом, то, что она уже подозревала:

— Любовная тоска. Беднягу бросили ради другого. Он слишком увлекся девушкой, и если верить его рассказам, то ему можно посочувствовать, — умница, красавица.

— Скоро ему будет не до этих мыслей, ‑ проворчал Фостер. — Теперь, когда инспектор присоединилась к нам, нет причин откладывать отлет.

Спарта делила с Блейком темную теплую хижину и узкую койку.

— Только подумай, — прошептала она, — через двадцать четыре часа это маленькое местечко будет сметено потоком огня… А может, и раньше.

Она заглушила его смех губами.

Они старательно искали нужную позу.

Спарта предупредила, поколебавшись:

— Знаешь, у меня есть места, где нужно быть осторожным.

— Я буду осторожен везде.

— Я серьезно. Вот, и вот… — Она показала ему оперированные места. — Они очень чувствительны.

— Хм. Ты мне все это объяснишь, или мне придется принять это на веру?

— Я все объясню. Позже.

Много позже Блейк сидел на краю койки, свесив ногу через край, и наблюдал за ней в свете единственного фонаря, почти полностью притушенного. Даже полностью обнаженное, длинноногое, с маленькой грудью тело, в этом эксцентричном свете, было просто человеческим, ничто не указывало на обратное.

Для ее чувствительного к инфракрасному излучению зрения, Блейк представлял гораздо более яркое изображение, потому что он светился жаром везде, где кровь текла по его венам. Она забавлялась, наблюдая, как тепло медленно перераспределяется по его телу.

— Хочешь спать? — спросила она.

— Нет, а ты?

— А я очень, просто смертельно устала. Ты хотел, чтобы я объяснила в чем я отличаюсь от остальных людей. Но это очень длинная история. Правда, кое‑что ты уже знаешь, но давай все же отложим этот разговор на потом.

В дальнем конце ледяной пещеры Билл Хокинс лежал один на своей койке и смотрел открытыми глазами в кромешную тьму. С прибытием инспектора Трой и, следовательно, с приближением старта «Вентриса» Форстер наконец вывел беднягу Хокинса из‑под яркого света прожекторов и спрятал вместе с остальными членами экспедиции. Ему стало немного легче, после того как он покинул отель «Ганимед», который теперь ассоциировался у него лишь с горькими воспоминаниями.

Он снова и снова прокручивал в голове те несколько часов, которые провел с Марианной, отмечая, что одни и те же события выглядят немного по‑другому каждый раз, когда он их анализирует. С каждым разом его поведение выглядело в его глазах все хуже и хуже.

Все началось на следующее утро после их первой ночи, когда она стала его любовницей. Она объявила ему, что отменила остаток своего грандиозного тура и при этом ее зеленые глаза прямо светились от радости. Он превратил ее улыбку в гнев своим неодобрением — он прочитал ей лекцию о расширении ее знаний о мирах и т. д. И что, в конце концов, она собиралась делать на Ганимеде без него? Она ответила, что как‑нибудь найдет себе занятие, пока он не вернется с Амальтеи. — В конце концов он сам говорил, что двух недель недостаточно, чтобы узнать Ганимед… У него хватило ума отступить, но только после того, как она обвинила его в том, что он говорит, как ее мамаша.

Дальше стало еще хуже. Хокинс был из тех, кто не соображает того, что не всегда стоит давать понять человеку, что он ошибается, говорит глупость. Например, что Венера когда‑то была кометой, или что древние инопланетные астронавты бульдозерами расчищали взлетно‑посадочные полосы в перуанской пустыне, и даже когда она делала другие мелкие ошибки, гораздо менее вопиющие. Возможно, она терпела это лечение дольше, чем следовало бы, поскольку остро осознавала разрозненность своего образования.

Но в конце концов ей это надоело и она стала бороться за свое самоуважение. А Хокинсу не повезло, что она решила опираться при этом на теорию сэра Рэндольфа Мэйса. В Мэйсе ее приводила в восторг его поистине необычайная эрудиция и яркая идея. А Хокинса возмущало в Мэйсе, то, что он факты, по отдельности неопровержимые, притягивая за уши, располагал таким образом, чтобы они подтверждали его теорию.