Аристарх Ромашин - Четыре

Я резко нажимаю на тормоз. Слышу визг шин. Наверняка колёса оставляют след из черных полос на асфальте. Но машина не останавливается; из-за заблокированных колёс, она сворачивает влево и, словно игрушечная, взлетев, переворачивается, отбивая бока себе и мне. В лицо со свистом бьёт подушка безопасности. Осколки выбитых стёкол чиркают по моему лицу. Кувыркнувшись в последний раз, машина приземляется вверх колёсами. Я повис. Ремень безопасности сильно впивается в тело, трудно дышать, я пытаюсь шевельнуться, по телу проходит волна боли, я чувствую себя отбивным мясом. Окровавленный нос улавливает запах бензина, гремит взрыв, тело охватывает нестерпимая боль, а потом наступает темнота.

Я открываю глаза, на мне белоснежная рубаха на подобии крестильной. В руках бумага, а на ней красивым почерком выведена арабская цифра четыре…

Куда я попал?

Вокруг снуют люди в таких же длинных рубахах и с бумагой в руках. Босиком. У каждого из них разные цифры, но всегда двух или трёхзначные, а то и больше. Гудит гул голосов. Мы находимся в помещении, напоминающем большой вокзал со скамейками.

– С прибытием, – говорит мне голубоглазый, темноволосый сосед, сидящий рядом.

На его бумаге я замечаю цифру сто тридцать.

– Где мы?

– Ты ещё не понял?

– Должен? – возмущаюсь я.

– Что последнее ты помнишь?

Я вспоминаю, что попал в аварию.

– Я умер?

– Аллилуйя, – улыбается незнакомец.

– И все они тоже? – показываю я на толпу мужчин и женщин в белых одеяниях.

– И ты, и они, и я.

Я не расстраиваюсь. На мне лежит огромный долг, не выплаченный подпольному казино. Если б не авария, за меня взялись бы коллекторы. Я даже чувствую сладостное облегчение.

– А что это за бумага? – показываю глазами на свой лист.

– Я тут хоть и давно, но не настолько, чтобы знать ответы на все вопросы.

Я киваю.

– Мы типа в чистилище?

– Очевидно, да.

Снова киваю.

– Что значит давно?

– Ну, – незнакомец пожимает плечами, и свободной рукой показывает на большое количество одинаковых дубовых дверей вокруг нас. – Часов нет, окон нет, только сплошные двери. Я определяю время по тому, сколько народа ушло через эти двери. Очень много.

– А куда ведут все эти двери?

– Думаю, туда, где нас будут судить.

Киваю.

– А почему тут нет детей? – спрашиваю.

– Не знаю, – пожимает плечами голубоглазый сосед, – видимо, детей принимают в другом месте.

Снова киваю.

Напротив нас на свободной скамейке вижу, как из воздуха проявляется очертание сидящего человека. Сначала силуэт нечёткий, словно бестелесный призрак, но постепенно контуры тела приобретают плотность. Перед нами светловолосый мужчина в длинной рубахе и с бумагой в руках. Он открывает глаза и осматривает себя. На его бумаге стоит цифра триста.

– Новичок прибыл. Одни убывают, другие прибывают, – говорит сосед.

– А как люди… – запинаюсь, – …души понимают, в какую дверь им входить? Тут нет ни табло с цифрами, ни голосов диспетчеров.

– Чувствуют, наверное, что-то вроде зова.

Киваю.

– О, точно, зов, – незнакомец встаёт, – мне вон в ту дверь в конце помещения.

Он пальцем показывает куда-то вдаль.

– Пока, – машет мне и уходит.

Я провожаю его взглядом, но из-за того, что вокруг на всех одинаковые рубахи, в какой-то момент я теряю его из виду.

И тут сам чувствую зов, а точнее появилось понимание, куда мне идти.

Я тоже встаю, гордый, что мне не пришлось ждать долго, как моему соседу. Ловлю себя на мысли, что я даже не спросил его имени. Впрочем, зачем мне это знать?

Направляюсь к двери слева от себя, в конце зала. Несмотря на то, что на ногах нет обуви, я не чувствую плотность и холод мраморного пола. Протягиваю руку, чтобы открыть дубовую дверь, как она в ту же секунду испаряется.

Я вхожу в небольшое тусклое помещение. Посередине стоит стол, за которым с одной стороны сидит красивая кареглазая светловолосая девушка в белой рубахе, а с другой стороны находится свободной стул.

Девушка протягивает мне руку.

Я вручаю ей бумагу.

– Всего четыре? – удивляется она.

Я говорю:

– Я не понимаю, что значит эта цифра.

– Присаживайтесь, – показывает она на стул.

Я сажусь.

– Эта цифра означает, что вы за всю жизнь прочитали всего четыре книги…

– Неправда, – перебиваю я, хотя, причём тут книги на том свете? – Я прочёл больше.

Красивая поднимает руку.

– Уточнение: всего четыре художественные книги.

– И что? – возмущаюсь я. – Какая разница, сколько книг я прочитал?

Девушка вздыхает.

– Давайте проверим, как вы себя вели.

Она хлопает в ладоши.

Справа от меня появляется металлическая чаша от весов с эмблемой солнца, слева от меня возникает точно такая же чаша, но с эмблемой луны. Они висят в воздухе. Потом чаша солнца резко падает вниз, а чаша луны, наоборот, поднимается вверх.

– Понятно, – девушка снова хлопает в ладоши.

Чаши исчезают.

– И что это значит? – ничего не понимаю я.

– Вы вели себя плохо.

Я не удивляюсь, потому что знаю, что ничего доброго в жизни не сделал.

– Допустим, – говорю, – но причём тут прочитанные книги?

– Прочитанные художественные книги, позволяют душе выбрать следующую жизнь или судьбу, которую она может прожить в качестве персонажа той или иной книги.

– Серьёзно? – удивляюсь.

– Да. У вас выбор не такой большой, как у других. Посмотрим, какие книги вы прочли, будучи живым.

Она снова хлопает.

Прямо в воздухе, между нами, словно голограмма, возникают четыре книги: «Волшебник Изумрудного города», «Бесконечная история», «Старик Хоттабыч» и «Алиса Селезнева и все-все-все».

– Хотя бы книги хорошие, – одобрительно кивает она.

– Я могу выбрать, кем мне быть в этих книгах?

– Степень вашего греха не позволяет вам выбирать. Более того, степень вашего греха не позволяет вам воплотиться человеком.

– ЧТО?

– Спокойно, – поднимает она руки и хлопает.

Три книги исчезают. В воздухе остаётся висеть книга «Волшебник Изумрудного города». Девушка дотрагивается до книги, та раскрывается на странице с картинкой маленького чёрного пёсика.

– Собакой? – возмущаюсь я.

– Тотошкой.

– Вы издеваетесь?

– Нет.

– Но как я перевоплощусь, если буду безмозглым животным?

– С чего вы взяли, что животные безмозглые?

– Так они же даже говорить не могут!

– Зато могут думать. Душам, рождённым в теле животных, везёт больше, чем душам, рождённым в теле человека, так как животные помнят свою прошлую жизнь.

– Погодите, на земле, животные тоже могли думать?

– На земле?

– Ну в моём мире.

– Ваш мир тоже книга.

– Да? – удивляюсь я. – А что это за скучная книга, если главный персонаж в ней тот, кем я был?